Прошу к нашему шалашу (сборник)
Шрифт:
– Я из-за куста плохо видел главного петуха, - оправдывался Олег.
– Уж больно он красиво вышагивает и воркует. Такой важный, как индюк.
– Ты хоть его заснял?
– Конечно! Сделал несколько кадров.
Вскоре после этого дня лесник собрался в объезд по своему участку. Ребята попросили, чтобы он взял их с собой.
– Я же поеду на лошади верхом, - сказал отец Владика.
– Но если хотите, провожу вас до Голой горы, а к вечеру за вами заеду. Согласны?
Ребята с восторгом согласились и начали укладывать в рюкзаки хлеб, вареные яйца, консервы, плащ-палатку и, конечно, фотопринадлежности.
Ранним утром наши
Узенькая, малонаезженная дорога пролегала через покосные елани, углублялась в зеленые чащи, петляла между деревьями, выбивалась на просветы и снова, прямая, ровная, устремлялась к белому горному хребту. До Голой горы от кордона, казалось, рукой подать, она вся была на виду, на ней можно было разглядеть нагромождение скал, отвесные утесы, леса, взбежавшие до первых каменных россыпей. Однако было уже пройдено много километров, за это время солнце успело выкатиться из-за горы, раскалиться добела, крепко припечь начавших уставать ребят, а до горы все еще оставалось далеко. Было такое впечатление, что люди идут, идут, а гора от них отступает.
Наконец вот и подошва горы. Расставшись с лесником у Горелого мосточка, перекинутого через ручей, ребята под веселый и дружный гомон птиц стали подниматься в гору. Подъем сначала был пологий, а потом все круче и круче. По еле заметной тропинке, прячущейся в глубоких и мягких мхах, сперва шли густым ельником, потом осинником, опять редким ельником, в котором то тут, то там мелькали молоденькие березки и длинные тонкие рябинки, тянувшиеся к высокому ясному небу.
Тропинка потерялась совсем. Начались стелющиеся липняки, карликовые березки с потемневшими искривленными стволами. Идти стало трудно, на каждом шагу приходилось пробираться сквозь сплошные заросли, обходить все чаще попадавшиеся большие обомшелые камни, будто сброшенные с горы в давние времена разыгравшимися сказочными великанами. Впереди шел Владик. Небольшой, коренастый, ловкий, проворно действуя руками и ногами, он расчищал товарищу путь и покрикивал:
– Береги глаза!.. Здесь не запнись!.. Тут яма!
Олег, в начале подъема почти беспрерывно щелкавший фотоаппаратом, теперь спрятал его в футляр, перестал оглядываться по сторонам и тяжело, сосредоточенно шагал по пятам своего друга, прикрывая лицо согнутой в локте рукой.
– Скоро ли мы выберемся из этой уремы?
– спрашивал он Владика.
Неожиданно лес оборвался. Ребята вдруг очутились перед огромной каменной стеной, нависшей над ними, как туча, и переглянулись.
– Вот так-так!
– Это, называется, пришли!
Где-то неподалеку, за калиновым кустом, раздался тонкий и звонкий свист: "Тю-вить-ти-ти-ю-вить!"
– Кто это?
– спросил Олег.
– Это рябчик. Рябчиха где-нибудь поблизости сидит на гнезде, а рябчик ее караулит. Вот и предупредил: дескать, будь начеку, тут люди.
– А как бы сфотографировать этого рябчика?
– Сфотографировать? Пожалуйста. Сейчас мы его позовем. С рябчиком я в дружбе. Не веришь? Пойдем вон за ту елочку, посидим. А потом
За елочкой в цветущем малиннике ребята притихли. Владик срезал перочинным ножичком тоненький липовый прутик и начал из него делать манок: подрезал кору, рукояткой ножа постучал по ней и снял с лутошки, влажной от обильного весеннего сока. Когда манок был готов, Владик поднес его к губам и вывел точно так же, как рябчик: "Тю-вить-ти-ти-ю-вить". Потом повторил еще и еще. Не прошло и минуты, как над головой ребят раздалось: "Фр-р". Рябенькая мохноногая птица прилетела и уселась на елке. А сама вся напружиненная, взволнованная, поворачивается во все стороны, глядит во все глаза из-под длинных ярко-красных бровей.
В этот момент Олег и поймал птицу на объектив и щелкнул затвором фотоаппарата. Рябчик сорвался с ветки - и был таков.
– Есть!
– радостный, возбужденный, вскрикнул Олег.
– Еще один кадр для альбома!.. Здорово мы его обманули... Владик, а почему он прилетел на пикульку? Он думал, что тут появился другой рябчик? Да?
– Конечно. Здесь его владение. Он хозяин. Когда я стал свистеть, он вообразил, что на его участок прилетел какой-то другой, бездомный, и хотел его прогнать. Видел, какой он? Будто весь на пружинках, встревоженный.
– Это он гнездо стережет? Самку защищает?
– Да. Рябчики - они такие. Ранней весной, как и тетерева, они слетаются на тока. Потом самцы и самки разлетаются попарно, облюбовывают себе глухой уголок и гнездятся. Рябчиха кладет яйца, а затем сидит на них. Самец охраняет ее покой.
– Смотри ты какой заботливый!
– У них, у рябчиков, так. В прошлом году неподалеку от кордона я случайно спугнул самку с гнезда. Прошел мимо, будто не заметил. А после стал наблюдать за гнездом со стороны, в бинокль. Приходил каждый день. Вижу, рябчиха сидит возле кочки под корягой, замаскировалась, закидала себя травинками. А рябок возле нее околачивается. То где-нибудь на ветке сидит, свесит голову к своей подружке и будто спрашивает: "Ты еще не проголодалась? Сходи и покушай, разомнись, а я посижу за тебя".
– Неужели самец сидит на гнезде?
– Сидит... Ты слушай дальше. Самка встает над гнездом, скидывает с себя сено, расправит одно крыло, потрет им о вытянутую ножку, потом другое и наконец выбегает на лужайку, начинает что-то клевать. Самец тем временем - шмыг на ее место, сидит такой важный, поглядывает свысока, словно занял очень ответственный пост. А сам даже забыл замаскироваться. Сидит так час, два, таращит из-под красных бровей глаза-бруснички, как заправский отец. Потом прибегает самка. Он уступает ей тепленькое местечко и взлетает на дерево.
– А как отличить рябка от рябчихи?
– У рябчихи на голове хохолок, а у самца его нет.
– Ты и птенцов видел?
– А как же. Малюсенькие, желтоватые. Они, брат, недолго в гнезде нежатся. Чуть-чуть подрастут, оперятся, станут с воробья - и уже улетают. Вспугнешь их - они фырк на дерево и рассядутся. Станешь протягивать к ним руку - опять вспорхнут. А далеко не улетают.
– Вот бы все это сфотографировать, Владик!
– Погоди, еще сфотографируем.
Потом они пошли между каменной стеной и карликовым лесом, где даже рябинки, отягощенные цветами, казались горбатыми. Здесь было мрачно и сыро, не слышалось птичьего гомона. В прохладной тишине лишь журчал ручей, невидимый в камнях, покрытых мхом.