Проснись, Рапунцель
Шрифт:
– Папочке тоже очень больно. Очень... очень больно…
Его голос звучал надрывно и жалостливо. Желание зарыдать отступило. Даже боль в ноге и на ободранной коже чувствовалась уже не так остро. Даня, дрожа от холода, разглядывала черты отцовского отекшего лица и прислушивалась, ожидая новое бормотание, отдающее горьковатой царапающей внутреннюю полость носа вонью.
Шарфик, который был намотан на ее шею, принадлежал отцу. И от него тоже шел этот странный запах, из-за которого Дане постоянно хотелось чихнуть, а съеденное порой просилось назад.
С того случая Даня стала плакать все меньше и меньше. Ведь папочке тоже было больно. И плакать за себя, когда больно папочке, совсем не хотелось. Заплачь она тогда и не услышала бы, что сказал отец.
Бесполезные слезы.
Вот только понять, что «папочке было очень больно» вовсе не из-за падения на асфальт, ей удалось значительно позже.
Приобретенный навык «слушать и слышать» очень пригодился Дане в дальнейшем. Многое она узнавала от сестры отца, Агафьи, у которой частенько развязывался язык в присутствии малолетней племянницы. Ей хотелось высказаться или просто поболтать о чем-нибудь семейном, а Даня казалась наилучшим вариантом. Живое существо, но вряд ли внимательно прислушивающееся к сути высказанных слов. Ведь ребенку не будут интересны скучные разговоры взрослых… ведь так?
Нельзя недооценивать детей. А особенно, тихих и послушных. И особенно, разочаровавшуюся в слезах Даниэлу Шацкую…
Однажды дороги двух студентов экономического – хорошенькой Ирины Носиковой и красавца Арсения Шацкого – пересеклись. А точнее, это миниатюрная и прущая вперед как танк студенточка Носикова позаботилась о том, чтобы их пути не просто схлестнулись, как две волны цунами, а продолжили идти параллельно и впредь, а потом – и как единое целое.
Вот только тяготеющий к искусству, а не к цифрам и точности Арсений вовсе не собирался делиться чувствами с вертящейся поблизости девушкой. Учеба на экономическом была воплощением воли родителей, и Арсений прилагал все силы, чтобы обрести успех даже в ненавистном деле. Легкомысленная Ирина абсолютно не привлекала его. Он был художником. Он искал вдохновение. И во вдохновении находил спасение и силы.
Если бы он повстречал ту, что стала бы его вдохновением на протяжении всей жизни, то наверняка бы спасся.
Но, к сожалению, Ирина нашла его первой.
На одной из затянувшихся студенческих посиделок девушка наконец изловила вожделенную добычу. Она соблазнила убежденного трезвенника Арсения, потерявшего бдительность из-за выпитого алкоголя. Тщательно добавляемого в его стакан с соком на протяжении четырех часов все той же Ириной. И, конечно же, втайне от парня.
Всего одна ночь. И немыслимое количество извинений в последующие месяцы. Но Ирине не нужны были извинения. Она хотела Арсения. Дико и с какой-то жутчайшей потусторонней злостью. И поэтому едва не разразилась дьявольским хохотом, когда сообщила бедняге о своей беременности. Пригрозив сделать аборт, она заставила его жениться на себе.
Своим упрямством и желанием сохранить живое существо, что росло внутри Ирины, Арсений загнал в гроб обоих родителей. Не такое будущее они готовили своему единственному сыну. Не такое.
Виновница нескольких разбитых судеб появилась на свет здоровенькой и похожей на отца. И затем с каждым годом все сильнее напоминала его. Цветом глаз, волос, даже ямочкой на левой щеке, что появлялась только тогда, когда она была в наибольшей мере счастлива. Этакая малюсенькая копия Арсения.
Девочку назвали Даниэлой. Хотя первый вариант имени звучал просто как «Данька». Во время восьмого месяца беременности Ирины новоиспеченная семья Шацких гостила у друзей счастливой супруги – личностях столь же подозрительных, что и пойло собственного производства, которое они разливали по граненым стаканам. «Данька-кубышка» – так хозяева горделиво обозвали свою вонючую бурду. Ирина периодически угрожала навредить ребенку, поэтому Арсений потакал почти всем ее желаниям. Чтобы не позволить беременной жене опробовать предложенный напиток, он согласился на ее требование «похлебать самому» и сквозь болезненный морок от принятого алкоголя дал согласие назвать первенца «Данькой». В честь того тошнотворного пойла.
В будущем, узнав об этом, Даня была уязвлена и в дальнейшем каждому, кто интересовался родительским выбором ее имени, с ясными и честными глазами отвечала, что ее назвали в честь элитного виски «Джек Дэниэлс».
Элитная, а не тошнотворная. Уникальная, а не посредственная.
Желанный ребенок… любимое дитя…
Работа офисного служащего доканывала Арсения. Необходимо было вкалывать за двоих, потому что Ирина, устроившаяся продавцом-консультантом в косметический магазин, не стремилась развиваться и не предпринимала никаких попыток, чтобы хотя бы постараться. Казалось, что вся ее жизнь целиком сосредоточена на Арсении. Ей необходимо было удержать его подле себя. Для этого она не скупилась на методы. Так Даня-первоклашка получила братика Кирилла, а через несколько лет еще парочку братьев – Георгия и Леонида, названных в честь дедушек Арсения.
После рождения близнецов муза окончательно оставила Арсения. Он вкалывал и возился с детьми, а затем снова вкалывал. Рука, когда-то яро тянущаяся к кисточкам и краскам, все чаще обхватывала прохладный бок бутылки.
А затем все закончилось. Для Арсения.
Инфаркт миокарда. Быстро. Тихо. Весомо. Для кого-то.
Ирина Шацкая осталась одна со своими «методами» – двенадцатилетней, пятилетнем и годовалыми. С мальчишками, унаследовавшими ее черты и ангельскую внешность. И девчонкой, что сильнее всего напоминала о потерянном сокровище.
Все безумно жалели Ирочку. Такую нежную и хрупкую. И с четырьмя детьми. Как же бедняжке справиться? О напряженных отношениях, сложившихся между супругами, не знал никто. Арсений не был склонен выносить сор из избы, а Ирина час за часом, день за днем просто наслаждалась обществом мужа в своей дико навязчивой манере.
Еще до рождения Кирилла Арсений не отходил от своей любимой дочки. Игры, учеба, прогулки. Малышка Даниэла была целиком и полностью папиной дочкой. По вечерам от папочки частенько противно пахло, но от этого девочка не стала любить его меньше. Тем более что с утра от него исходил совершенно другой аромат – сладкий и пряничный. А воспоминание о прежней вони постоянно терялись где-то на задворках детского сознания по утрам. Особенно, когда перед самым уходом на работу он брал ее на руки, а затем без предупреждения подбрасывал к самому потолку. И каждый раз падение в отцовские объятия неизменно сопровождал звонкий смех.
После инцидента с купанием в луже в их отношениях что-то поменялось. Самую малость. Любовь не исчезла. Но появилось нечто иное. Если бы Даня проанализировала свое состояние в тот период, то назвала бы это настороженностью. В поведении же Арсения пропала прежняя легкомысленность, словно он вдруг осознал нечто важное, и это нечто повергло его в ужас.
Теперь каждая минута, которую они проводили вместе, напоминала тренировку. Арсений просил дочь запоминать и повторять за ним фразы, действия, запреты. Он будто оттачивал в ней определенные навыки. Снова и снова. До автоматизма.
Даня слушала и повторяла. Снова и снова. Настороженно, но послушно.
В результате в пять лет девочка уже умела поджигать спичку о спичечный коробок и орудовать ею так, что конфорка газовой плиты зажигалась с первого раза.
«Мы будем вызывать Ваську-огневика, – говорил отец, таинственно щурясь и подбрасывая спичечный коробок на ладони. – Но все должно получиться с первой попытки. Если не получится, – все, Васька обидится и не придет».
Ваську-огневика обижать не следовало. Он мог и с собой унести. В темноту и жуткую жуть.