ПРОСНУТЬСЯ ЖИВЫМ
Шрифт:
Словом, Охота пришла в Москву.
И некому было ее остановить.
Во всяком случае, пока.
А то, что кто-то не любит змей,- это его проблемы.
– Это была очередная ложь?
– тихо спросил Викентий.
Очень тихо спросил. Потому что боль в многострадальной его голове была такая, словно там, внутри, на гипофизе или в подкорковой области жарили каштаны. Говорят, эти самые каштаны с сочным, слегка поджаренным куском телятины - офигенной
А вот вопросы, которые слетают с языка упомянутого человека, иногда бывают весьма важными. Итак…
– Это была очередная ложь?
– тихо спросил Викентий.
– Нет!
– отчаянно прошептал-прокричал знакомый голос.
– У, какой зануда… Это была очередная версия правды. Так и запишите в своем блокноте, когда сможете снова владеть руками!
– это стервозно пропел другой тоже очень знакомый голос.
– Молчи, сука!
– Сама молчи. И от суки, между прочим, слышу.
– Я никогда не была такой, как ты!
– Еще бы! Ты никогда не была такой, как я! И вряд ли будешь. Подумаешь, открыла она Антарктиду…
– Америку, дура. Говорят: «открыла Америку».
– Учи, учи меня, без пяти минут магистра Института стран Азии и Африки. По-твоему, Антарктиду никто не открывал?!
– Ты меня своей болтовней не загипнотизируешь!
– И не собиралась.
Викентий прислушивался к перепалке и постепенно приходил в себя. Во всяком случае, он очень надеялся на то, что приходит именно в себя, а не в какой-нибудь белковый эквивалент собственного тела. Попробовал пошевелить руками - не получается. С ногами - та же история. Про шевеление прочими членами Викентию на данный момент и думать было больно. Оставался язык, великий и могучий (им бывший психиатр уже воспользовался), и всякое там зрение-обоняние. Зрение? Вообще-то давно пора глаза открыть и оценить обстановку, так сказать, визуально.
Визуальная оценка обстановки принесла еще не остывшему от жаренья каштанов мозгу Викентия следующую информацию.
Находился он в комнате, роскошно, даже кричаще обставленной дорогой и явно новехонькой мебелью, которую, по всей вероятности, сюда привезли, опустошив все склады известного столичного мебельного салона «Абитарэ-интерьер». Если, по утверждению Надежды-два, то есть Элпфис, это ее личная штаб-квартира, то вкуса у девицы никакого. Впрочем, вряд ли Элпфис, с ее прямо-таки «секондхэндовским» видом, станет пудрить нос, сидя на пуфах а-ля Луи XV перед алтареподобным трельяжем «Мадам Помпадур». И вышитые золотом подушки-думки, и ковры с пасторальными сценками соблазнения пастушек пастушками - не ее стиль.
Размышления Викентия неожиданно подтвердились.
– Как ты посмела протащить в мое убежище всю эту плюшево-бархатную дрянь?
– Элпфис с возмущением смотрела на свою темную ипостась.- Нафталином воняет, дышать невозможно!
– Это когда я сюда проникла, дышать было невозможно,- холодно парировала непрошибаемая в своей уверенности Надежда.- Как ты жила в этом карцере? Или ты специально ведешь такой аскетически-хлорированный образ жизни, а, сестренка?
– Я тебе не сестренка.
– Ах, извини. Ну, перестань же ты кукситься, обстановку здесь я поменяла из самых лучших побуждений. Когда пришлось уничтожить все твои экраны слежения…
– Сволочь!
– Терминалы, пульты управления и связи…
– Сука!
– …То
– Шикарное - не шикарное, все равно барахло,- процедила сквозь зубы Элпфис.- Это такая же помойка. Только - твоя. Очень схожая с твоей помоечной натурой.
– Отнюдь. И перестань ты со мной лаяться. Наш славный маг уже открыл глазки, а нас не видит, слышит только бесплотные голоса, раздающиеся в завораживающей красоты интерьере. И это страшит его. Возможно, даже сковывает ужасом.
– Не сковывает,- выдавил из себя жалкую писклявую фразу «славный маг».- Не страшит.
– Я всегда знала, что вы храбрец, господин Вересаев!
– усмехнулась Надежда.- С пробуждением вас, как говорится. С пробуждением пока на этом свете.
– Я не позволю тебе отправить его на тот!
– Тут же взвился голос Элпфис.
А вслед за голосом появилась и она сама. Точнее, проявилась. Как изображение на фотоснимке. Сначала общие черты, а потом - реалистично. Весомо, зримо. И довольно грубо, потому что девушка в черном лаковом комбинезоне (а плащ куда делся? Интересно) сидит в вольтеровском кресле. Только руки и ноги, как-то по-киношному примотанные скотчем к ручкам и ножкам кресла, портят впечатление от картины. А еще жуткие царапины на щеке и шее. Из царапин медленно сочится кровь, но, похоже, Элпфис не обращает на это внимания. Она откидывает со лба прядку-сосульку и смотрит на Викентия. Викентий пока не может определить эмоциональный фон этого взгляда.
– Позволишь - не позволишь.- Голос Надежды Абрикосовой звучит тягуче и томно.- Когда ты перестанешь пользоваться подобным лексиконом? Со мной он не проходит, неужели еще не поняла, сестренка?
– Я тебе не!…
– Не, не,- успокоила фальшивая жена африканского Царя Непопираемой земли и тоже, позевывая, потягиваясь, как только что спарившаяся кошка, сбросила с себя невидимость. Словно уже ненужное одеяло.
Викентий отстраненно отметил, что Надежда в обилии пуфов, ширм и раскоряк-диванов смотрится более естественно. Она и позу, в отличие от связанной скотчем ипостаси, приняла вальяжную, раскинувшись на софе (или канапе?) что твоя Клеопатра. Или какая-нибудь Фрина. Правда, упомянутые античные красавицы никогда не носили черного лакового комбинезона в обтяжку да еще с накинутым поверх шелковым, легким и белым, как мыльная пена, пеньюаром.
– Пеньюар поверх комбеза - да у тебя просто бездна вкуса, мадам Абрикосова!
– сыронизировала по этому поводу и Элпфис. Надо же. Беднягу всю скотчем перетянули, как коробку с рождественским подарком, а она не сдается. Ругается. Шутит. Злит всемогущую повелительницу змей и погубительницу африканских монарших структур.
– Спасибо за комплимент,- пропустила колкость мимо ушей мадам Абрикосова. Изящным жестом взбила свои уникальные волосы: по-прежнему пышные, кудрявые и золотистые.- Эй, mon cher prince Викентий! Бросьте играть в молчанку, вы ведь уже вполне очнулись и тоже стали видимым. И в некоторой степени дееспособным.
Действительно, бывший психиатр оглядел себя и понял, что раньше не ощущал собственного тела потому, что просто-напросто его не видел. Перед его глазами была лишь голая лакированная столешница овального, красного дерева стола. А теперь на столе обрисовались его родимые телеса. К счастью, нормально, в его, Викентия, одежду одетые. А то ведь с эротоманки, коей по всем приметам является мадам Абрикосова, вполне станется его бесстыдно заголить. Или обрядить в какой-нибудь пеньюар, как противного шалуна.