Простая формальность
Шрифт:
— Расскажи мне про Синтию, — попросила она. — Ты по-прежнему в восторге от семейной жизни?
— Ну, я думаю, не стоило продавать магазинчик. У нее было бы чем заняться, только это так далеко.
— А мне казалось — магазин ей надоел и она хочет от него избавиться, чтобы еще сильнее опереться на тебя.
— Я так не считаю.
— А я считаю. Как только ты сказал, что она продает свою лавочку, я сразу поняла, что у нее на уме. Она хотела на тебя опираться — чем дальше, тем больше, пока не раздавит. Это очень древняя женская уловка. Я никогда к ней не прибегала. Предпочитала
— Вы с Хэнком были идеальной парой.
— Ты не веришь в это. Почему ты всегда говоришь то, что, как тебе кажется, от тебя хотят услышать другие?
— Потому что я не хочу никого расстраивать, и все равно то, что я говорю, не имеет абсолютно никакого значения.
— Неправда. Это имеет значение для твоих жен. Приятно им, по-твоему, видеть, как муж все время лжет и изворачивается?
Он вздохнул.
— Я думал, ты обрадуешься моему приезду.
— Я рада. Я просто подумала… можно еще шампанского?
Он послушно отставил пепельницу и взял в руки бутылку.
— Знаешь, почему к тебе тянутся сильные женщины? — спросила она, разглядывая пузырьки в своем бокале. — Ты внушаешь им обманчивую надежду, будто ты тот редкий мужчина, который будет за ними ухаживать, как женщина обычно ухаживает за мужем, будто ты любишь их так, как женщина любит мужчину.
— Пожалуй, ты права. Скажи, а им это нравится?
— Они это обожают.До тех пор, пока не открывают вдруг, что это видимость, что ты, как все мужчины, хочешь быть хозяином положения. Потому что, в отличие от женщин, ты ожидаешь платы за услуги. Ты ожидаешь, что тебе предоставят свободу развлекаться со своими шлюхами. — Она помолчала, взвешивая слова. — Хэнку не нужна была свобода. Он не хотел освобождаться от меня, но все равно был хозяином положения.
— Да, я так и думал.
— А я нет. Я думала, что мы равны. Когда я обнаружила, что это не так, я стала писать. Вот почему я разбила его «альфа-ромео». Хиро догадался. Он преданно служил Хэнку и не понимал, почему я не хочу довольствоваться тем же.
— Но Хэнк ведь тобой не помыкал.
— Нет, он был кроток как ягненок. Я прожила пятьдесят три года и только сейчас поняла: чтобы чувствовать себя хозяином положения, совсем не обязательно кем-то помыкать. Главное — уверенность в том, что ты, мужчина, командуешь всем миром, а рядом с тобой живет человек, который не командует ничем.
Он нагнулся и подобрал бутылочные пробки, закатившиеся под кофейный столик.
— Но если бы тебе удалось написать по-настоящему хорошую книгу…
— Так ведь я не написала.
— Ну, другие женщины пишут.
— А ты читал, что они пишут? Все самые талантливые одержимы мужчинами. Вполне естественно. Мужчины для нас — боги. Я пыталась об этом писать, да все без толку. К чему повторять то, что известно и так? Старые евреи поняли это задолго до меня.
— Какие старые евреи?
— Те, которые не позволяли женщинам молиться со всеми
— Ты считаешь, что меня интересует бесконечность? — Он откинул голову назад и расхохотался бы, но Мэрион злобно вскинулась:
— Я не знаю, интересует это тебя или нет. Мне все равно. Я говорю о себе, о женщинах, о наших отношениях с Хэнком.
— Ты не была с ним счастлива? Удивительно.
— Как ты обрадовался! Так вот, ты ошибся, я была счастлива. Просто мне ужасно мешало, что я умна. И больше люблю идеи, чем то, что он мог мне дать — секс, или деньги, или просто возможность посидеть вместе и поговорить. — Голос ее звучал взволнованно, как в старое время, когда они были молоды и еще не разучились говорить правду. Напряжение у нее в груди понемногу спадало. Может быть, способность чувствовать еще вернется? — И все это было зря. А сейчас, когда его не стало, я внутренне умираю, потому что это тело, эта плоть, — она дернула себя за платье, ущипнула за руку, провела ладонями по щекам, — эта плоть любилаего. Любила бытьс ним. — Она говорила хрипло, как безумная; обхватив голову руками, она вцепилась пальцами в неприбранные волосы.
Короткими, быстрыми шагами он пересек комнату, опустился на колени у ее кресла и слегка коснулся ее согнутой напряженной спины под черным платьем.
— Не трогай меня. Не подходи! — закричала она, грубо оттолкнув его руку, и выбежала из комнаты.
С мокрыми от слез щеками она медленно поднялась по лестнице, чувствуя, как долгожданное облегчение сотрясает плечи и в груди распускается, наконец, комок. Она чувствовала, как жжет глаза под прижатыми к ним ладонями; из легких с усилием вырвался не то стон, не то всхлип, за ним еще и еще. Ноги у нее подкашивались, желудок сводили судороги.
Двигаясь ощупью, ничего не видя, как человек, восставший из мертвых, она добралась до спальни и стала нетвердыми шагами ходить взад и вперед, расставив руки, всхлипывая и что-то бормоча. «Мэрион? Детка?»И наконец, упав на грязные простыни в цветочек, она зарыдала так, как ей мечталось все эти дни.
— А, вот и ты! — Клэй повернулся к ней; он стоял в дверях, глядя на причудливой формы бассейн, который, как и дворик, был замусорен опавшими листьями и приобрел сероватый оттенок, под цвет пасмурного неба над головой. — Тебе лучше?
— Да, — ответила она. — Который час?
— Полвторого. Еще есть время для ланча.
— Я ужасно выгляжу? Опухла?
— Ты нормально выглядишь. Гораздо спокойнее.
— Знаешь, мне и вправду получше. Верно говорят: если поплачешь, становится легче. Я, кажется, даже поспала. Сколько я пробыла наверху? Часа два?
— Почти.
— Ты убрал газеты, — рассеянно заметила она, входя обратно в гостиную.
— И даже искупался.