Прости грехи наши… Книга первая

Анну в роддом привел Василий. Конец марта, срок ее родов настал, и она, задыхаясь, сдавленная то ли страхом, то ли дитем, сделала последние шаги в открытую перед ней дверь и, не имея уже сил раздеться, опустилась на гладкую кушетку, запрокинув назад вспотевшее и багровое лицо.

– Скорее! – услышала она низкий женский голос и больше ничего не могла разобрать в суете, образовавшейся вокруг нее. Боль, то, оставляя ее ослабшее тело, то с новой силой изнемогая его, заставила забыть обо всем, а когда светлый промежуток

– Вася! – словно он мог помочь ей.

Никто не откликался, и Анна опять, и опять кричала:

– Вася! Вася! – то отчаянно, до хрипоты, то облегченным полушепотом.

Мысли ее были спутаны и сознание, казалось, вот-вот оставит женщину. Только, он, ее Вася, по-прежнему, был рядом, хмурил брови и улыбался, наклоняясь над ней. Она хватала руками его рыжие кудри, и сердце ее замирало, когда в онемевших пальцах оказывалась пустота. Кто-то больно давил ее пылающее тело, Анна не понимала зачем, не понимала, что ей приказывал все тот же настырный голос, она лишь стонала, ловила раскаленным ртом воздух и держала его в себе насколько хватало сил.

– Капризная, о ребенке подумай!

Но Анна опять кричала, звала Василия, и не о ком не хотела думать, даже о себе. «Лишь бы скорее закончилось…». Ее сердце колотилось, и какая-то горячая волна катилась по телу, подступала к самому горлу, останавливала дыхание. Это, казалось, бесконечным. Но, вот женщина, закусив синие губы, натужилась в очередной раз, и позвала ту, о которой, ни на минуту не переставала думать, лишь боялась произнести вслух:

– Мама! – звонкий, чистый голос Анны прокатился эхом по отделению, – Мама!

Закружилась голова, захотелось пить, какой-то грязно серый туман застелил глаза. Она растворилась в зыбком, но особенно сладком полусне, как, вдруг, слабый и надрывный крик разорвал эту серую завесу. Вздрогнув, Анна приоткрыла измученные глаза, приподняла тяжелую, будто свинцовую голову. Среди белых рукавов халатов она ясно и отчетливо различила темную крохотную головку с красным личиком.

– Сын!

Внутри ее стало тепло и щекотно от радости. Она жива, она теперь мать, и, наконец, она родила Васе сына! Запекшиеся губы треснули, и Анна ощутила солоноватый привкус крови во рту от своей слабой, но счастливой улыбки. Вася тоже ей улыбался. Анна хотела коснуться его лица, приподняла руку, но раздумала, понимая, что это впустую. Его здесь нет. Она вздохнула и положила руку на место. Проснулась уже в палате.

Василий, отправив жену в роддом, не знал, что ему делать дальше. Он-то в этом городишке был совсем чужой. Приехал с женой в гости к ее тетке, а Анна вздумала рожать. И вот, теперь, топтался под окнами роддома в луже талого снега и думал: "Может еще раз попробовать, а вдруг, впустят".

Он обошел облупившееся здание больницы, и неуверенно стукнул в дверь. Открыла нянька, все та же маленькая, сморщенная старушка, с чистыми и бледными руками. Недовольное личико ее, а в особенности острый подбородок, нервно дернулись, когда она проговорила раздраженным

– Ну, чего тебе, жди. Сюда не положено посторонним! – и снова заперлась изнутри.

Раздосадованный Василий вернулся к родственникам жены. Те уже ушли на работу, и квартира была пуста. Он еще раз окинул взглядом однокомнатный скворечник, так называл мужчина городское жилье, и необыкновенный беспорядок, в который раз, удивил и разозлил его. Губная помада, краска для глаз, маленькое, отколотое зеркальце лежали прямо на неприбранной кровати.

"Баба – дура", – подумал Василий про тетку Анны, – «В шею такую жену!».

Он еще побродил по комнатам, вышел на балкон, заставленный банками и прочей мешавшейся под ногами рухлядью, и вдруг, мысль, о том, что Анна уже родила, горячо ударила в виски. Как полоумный, Василий помчался вниз по лестнице, забыв в впопыхах закрыть квартиру.

Он опять стоял у той запретной двери и сверлил глазами занавешенное окно. Неизвестно, сколько бы так продолжалось, но тут подъехал красный лаковый "Москвич». Старушка-нянька первая выбежала навстречу. Из машины вышли две женщины: совсем молодая, заплаканная, громко и назойливо кричащая, вторая – уже в возрасте, в зеленой маленькой шляпке, вела ее под руки и успокаивала:

– Доченька, Кларочка… Ну, доченька…, – ее щеки тоже были мокрыми, не понятно от слез или пота.

Нянька подхватила роженицу.

– Ступай, Настя, ступай! – крикнула она женщине в шляпке.

Кларочка вдруг завизжала:

– Нет, не уходи! Я боюсь!

Нянька еще больше сморщила лицо:

– А ну, не ори, стерва! Любишь кататься – люби и саночки возить!

Кларка стихла и лишь подвывала, как пнутая ногой собачонка. Настя, ее мать теперь, Василий видел ясно: тихо и устало плакала.

Наблюдая за этой сценой, мужчина подошел поближе, его волнение за жену усилилось. "А, может, моя Анька, вот, так же…", – подумал он.

– Мамаш, узнай про Крушинину, – вытянул он шею, боясь остаться незамеченным в образовавшейся суматохе.

Нянька, молча, слазила в свой карман и сунула ему что-то в ладонь. Василий растеряно поморгал ресницами и лишь, потом понял, что она дала ему телефон отделения.

– Зинаида Прокопьевна! – молоденькая студентка постучала в родзал. Доктор недовольная, что ей мешают, повернула вспотевшее лицо и сверкнула глазами на девушку:

– Что случилось?

– Там муж Крушининой звонит, спрашивает, родила ли? – и студентка бросила вопросительный взгляд на розовое тельце, около которого хлопотали врачи.

– Милочка! – грозно выкрикнула Зинаида Прокопьевна, не зная, куда деть свою досаду, но сдержалась, – Уйдите! Все звонки после двух!

Девчонка, чуть не плача подошла к аппарату:

– Позвоните позже!

Василий бросил трубку так, что та зазвенела.

– Порядочки!

Напротив больницы, зеленея шторами, стояло небольшое кафе. Василий крепко выругался и направился к нему, решив обождать там. Только, он переступил через порог, как хрипатый голос громыхнул на весь зал: