Прости грехи наши… Книга первая
Шрифт:
– Да, будет тебе известно, дурочек в институты не берут!
– Матерей одиночек в ваши институты принимают, что ли?
– Что ты имеешь в виду? – Кларкино лицо сделалось почти одного цвета с ее волосами.
– А, то, что твой суженый глаз не кажет на женушку поглядеть! – потеряла над собой контроль Зинка.
– Зина! – одернула женщину Анна, – Перестань….
– А, он… он у меня…, – все больше пылая румянцем, возмущенно взвизгнула Кларка, – Летчик.… На испытаниях!
– Высшего пилотажа. Знаем мы таких летчиков-вертолетчиков! Приземлился где-нибудь в столичном кабаке… Извиняюсь,
– Что вы тут понимаете, провинция…, – Клара подыскивала пообиднее слово, – Аграрная!
– Девочки, девочки! Вы, что очумели, что ли! – испугалась Анна, что они окончательно поссорятся.
Было заметно, как молодая Клара задрожала от негодования. По ее багровому лицу, начали выступать бледные пятна. Она отвернулась к стене и замолкла.
С улицы кого-то позвали.
– Клара! – окликнула ее, выглянувшая в окно Анна.
Женщина не обернулась.
– Да, хватит тебе дуться! Мама твоя пришла.
Кларочка медленно поднялась и, закутавшись в одеяло, приоткрыла раму:
– Привет! – раздраженно кивнула она матери.
Женщина в шляпке, такая же щуплая, как и дочь, молчала. По морщинистому лицу ее тихо текли слезы, а дрожащие губы долго не могли совладать с собой. Наконец, она спросила:
– Кларочка, у тебя все хорошо?
Клара обернулась на соседок.
– Отлично!
– В палате тепло, не замерзаешь?
– Как в Крыму! – съязвила взбалмошная дочь.
– Клара, зачем же ты так… Я-то не виновата, – и мать закрыла ладонями лицо.
– Хватит, слышишь…, – раздраженным голосом попросила Кларка, – У меня ничего не болит, я не похудела, не простудилась, только, не плачь… Ну, слышишь, ма, перестань!
Анна задыхалась от негодования. Она вспомнила свою мать: в пестром платьице и белом, с каемочкой платочке… Сердце ее защемило.
– Ты злая, Клара…
Кларка резко обернулась:
– Не всем быть добренькими, – глаза молодой женщины гневно блеснули, а может быть, прослезились. Она шумно улеглась на кровать, нарочно громко скрипнув сеткой: "Вот, мол, какая она непреклонная!".
Но соседки не расслышали этого вызывающего скрипа, погрузившись в собственные мысли.
Анна рожала в один день с Кларочкой и помнила, как та истошно кричала, ругалась, и даже грозилась каким-то большим начальством. Глядя на нее, женщина чувствовала, как молода и заносчива она по сравнению с ней, Анной, которой недавно исполнилось тридцать три, и которой не хотелось ни с кем ссориться, а только ждать, тихо ждать своего заветного часа, своей звездной минуты. Она устало вздохнула: «Одно испытание позади, а, сколько их еще будет!».
Неожиданно для всех дверь распахнулась и женщины, как по команде оглянувшись, увидели бабу Настю, добрую и уже совсем старенькую санитарочку. Лицо ее, излинованное морщинами, светилось.
Заметив хорошее настроение старушки, Зинка пошутила:
– Вы сегодня прекрасно выглядите, Настасья Петровна! – и уже серьезно спросила, – Передачу принесли, баба Насть?
– Да, я уж и не знаю, как сказать…, – загадочно улыбаясь, пожала сухонькими плечами санитарка, – Говорят, лучше один раз увидеть… Так, что посмотрите лучше в окошко, барышни!
Заинтригованные женщины, забыв про недавнюю размолвку, дружно выглянули на улицу. То, что они увидели там, было настолько неожиданно и прекрасно, что в первую минуту показалось не реальным. Молодые мамаши переглянулись, словно спрашивая друг друга: " Не сон ли это?". И тут же, вместо ответа с пересохших губ каждой, сорвалось, краткое, на одном дыхании: "Ух, ты!", – полное искреннего восхищения и изумления.
Напротив роддома, на подтаявшем, но все еще обильном снегу, как на белом листе, раскаленными угольками, горели алые, чуть подмерзшие бутончики тюльпанов. Принесенные в жертву, они выводили те единственно-неповторимые слова, о которых извечно мечтает любая женщина: "Я люблю тебя!" Колкие снежинки сердито впивались в их шелковистую, тонкую кожицу, раня, и местами разрывая ее совсем, они будто выживали их безвременное появление здесь. Казалось, еще немного, и цветы начнут кровоточить от боли, пропитав рыхлый снег своим красным цветом до самой земли. И уже сам этот контраст, последнего холодного дыхания зимы, и без времени разбушевавшейся, будто дразнящей красоты, потрясал до глубины души.
"Я люблю тебя!", – уносилась в бледно-голубое мартовское небо, отчаянно кричащая надпись, отражаясь в десятках оконных стекол и прожигая своими огненными лепестками светлые проталины добра в настрадавшихся сердцах рожениц.
Образовавшаяся удивительная тишина в палате, еще больше взбудоражила и без того растревоженные чувства. Даже младенцев не было слышно, будто вся больница на мгновение замерла, преклоняясь перед благородством и нежностью, на которую способна человеческая любовь.
– Боже мой! – нарушала молчание Зина, качая головой, – Прямо восьмое чудо света. Но для кого? – она переглянулась с Анной, и обе они почувствовали себя бесконечно виноватыми перед Кларкой в своем недоверии к этой несговорчивой особе, и каждая уже готова была просить прощение у нее.
Кларочку же грызла нестерпимая досада, и она думала, только, об одном: "Кому: толстухе Зинке или деревенской Нюрке?"
– Кому? – обращаясь к санитарке, дрожащим от волнения голосом, вымолвила Зина, пряча маленькую надежду, далеко в глубине души.
– Крушининой Анне, от супруга! – торжественно произнесла Настасья Петровна и с лукавой улыбкой добавила, – Богатый у тебя мужик, Анна…
Женщина растерянно уронила руки вниз. Влажные глаза ее сверкнули, переполненные навалившимся, вдруг, счастьем, она была готова снова расплакаться. «Конечно, конечно…», – заколотилось сердце Анны, как у пойманной птахи, – «Она чувствовала – это ей!».
– Вася! – произнесла она вслух имя мужа, будто он мог откликнуться.
Клара, прямо таки пожирала ее глазами. «Везет же людям!», – думала взбалмошная молодая мамаша, – «Как в кино, расскажи своим в институте, не поверят», – она крепко сжала губы, ей тоже хотелось разрыдаться.
– Ну, надо же, мой бы никогда не додумался.., – все еще восторженно и чуть разочаровано проговорила Зинка. Ее беззлобная зависть, как и вся она, была на виду, а открытый взгляд Зины, по-прежнему, излучал безграничную, почти родительскую ласку. Она заботливо накинула на больную соседку одеяло.