Прости, и я прощу

Туринская Татьяна

Теперь же все было иначе. После его же рассказа о том, как тяжело пережил развод родителей Ольгин сын, она словно прозрела, стала другим человеком. И что бы Сидоров ни предложил ей теперь — получит отказ. Потому что нынче Катю не устраивало положение любовницы. Как не устраивал и другой вариант, о котором раньше могла только мечтать: Юра разводится и женится на ней. Это было бы замечательно, но, увы, абсолютно невозможно. Если ее счастье достижимо только путем несчастья незнакомого ей мальчишки, Катя вынуждена отказаться от мечты, от любви. От себя самой.

Только бы его сын спал спокойно. Да и сам Сидоров никогда не задумается о разводе — он ведь так и сказал тогда, в ресторане, что никогда не оставит семью. Нет, это всего лишь Катино воображение разыгралось. Но ведь за чем-то он все-таки пришел…

— Ну что? — наконец-то прервал тягостное молчание Сидоров. — Что будем делать?

Катя даже не посмотрела на него. Недоуменно пожала плечом:

— А что нам делать? Мы, Юра, уже все сделали. Все, что могли.

— Это ты о чем? — на всякий случай уточнил он.

— Обо всем, — усмехнулась она. — Мало мы с тобой дел наворотили?

— А, в этом плане?

На несколько секунд Сидоров притих, словно вспоминая, чего же такого они натворили, потом согласился:

— Ну, если в этом плане… Это точно — наворотили. А, кстати, с чего все началось, ты помнишь?

Катерина вскинулась:

— Вот только не надо делать вид, что ты забыл! С твоей дурацкой сидоровой козы и началось, с чего же еще.

— А, ну да. Как всегда — все начинается с мелочей.

— Вот-вот.

Замолчали. Тем временем закипел чайник, немножко разрядив обстановку. Бросив по пакетику чая в каждую чашку, Катерина налила в них кипятку. Добавила ложечку сахара, тщательно размешала, стараясь по возможности не касаться краев чашки. Сидоров же чай проигнорировал.

— И что дальше? — сказал через несколько минут.

— А что дальше? — удивилась Катя. — Дальше — что имеем.

— А если мало того, что имеем?

Мало. Для Катерины это значило одно — ему не хватает ее, ему мало жены и сына. Но она не позволила сердцу радостно забиться. Сейчас ему мало семьи, потом будет мало любовницы — приведет вторую, третью.

— Придется довольствоваться тем, что есть, — холодно произнесла она. — Человек — такое животное, ему всегда мало.

— Ты прекрасно поняла, о чем я.

— Поняла. И ответила. Еще есть вопросы?

Любовь любовью, но в ее душе накопилась такая усталость от осознания безнадежности, что не хотелось никаких разборок. К чему они, если результат все равно будет отрицательным?

Сидоров вытащил из нагрудного кармана очки, тщательно протер их носовым платком, надел. Внимательно посмотрел на Катерину, только после этого ответил:

— Нет, никаких вопросов. Разве что утверждение.

Катя выжидательно посмотрела на него, и ничего не ответила. Тот продолжил:

— Ты любишь меня.

Хотела бы фыркнуть, усмехнуться, придать лицу выражение беззаботности, да не вышло. Спросила напряженно:

— С чего ты взял? Не люблю, никогда не любила. Неужели ты не понял, что я к сидоровой козе прицепилась, как к единственной возможности порвать с тобой

отношения? Нет, Юр, не люблю. Правда не люблю. И…

Не было сил врать. Душа рвалась к нему, но мозг упорно давал команду на ложь. После короткой паузы Катя продолжила:

— И шел бы ты домой, Сидоров. Тебя там ждут. А тут ты никому не нужен. Я не люблю тебя, Сидоров. И ты меня не любишь. Так, встретились после долгой разлуки, ты женат. Во мне ревность взыграла — как так, раньше меня любил, а теперь какая-то рыжая около него вьется. А потом вспомнила, что не любила. Иди, Юра, иди. У меня к тебе никаких претензий, ты, в принципе, неплохой человек. Это я дрянь, знала, что у тебя семья, но тешила самолюбие.

Из всей ее пространной тирады Сидоров выхватил лишь одно.

— Не любишь? Значит, не любишь…

Помолчал немножко. Добавил зло:

— Врешь. Что это, по-твоему?

Достал из кармана склеенный скотчем лист бумаги, тщательно разгладил, положил на стол, припечатав ладонью:

— Что это?

Катерина всмотрелась и, узнав, тут же отвернулась. На листе торопливым почерком было написано: "Прошу… убедительно прошу… умоляю простить меня и любить по-прежнему. Умоляю развестись с рыжей и жениться на мне. В свою очередь клятвенно обещаю с честью нести по жизни фамилию Сидорова, ничем не запятнать гордое звание Вашей законной жены. Кроме того, торжественно обещаю до конца жизни реагировать на прозвище "Сидорова КаЗа" с улыбкой. Целую, люблю, Я".

— С каких пор ты стал рыться в мусорных ведрах? — голос ее дрогнул, чувствовала, что еще чуть-чуть, и она сломается, уже не сможет лгать, и тогда…

— Я бы не стал называть это так, — ледяным тоном поправил Сидоров. — Не по мусорным ведрам, а по корзинам для бумаг, это во-первых. Во-вторых… Я видел, как ты что-то писала, а потом яростно разорвала. Стало очень интересно, не сдержал любопытства. Благо, уборщица по утрам приходит, а не вечером, иначе столь красноречивое свидетельство пропало бы бесследно.

Кате очень хотелось ему возразить, но доводов в защиту собственной позиции не находилось. Разве что совсем уж безнадежный:

— Минута слабости, — произнесла она, не особо надеясь обмануть собеседника наигранным равнодушием в голосе.

— Ну да, я так и подумал, — столь же наигранно согласился Сидоров.

Еще помолчали. Ситуация давно вышла из-под Катиного контроля, что не предвещало ничего хорошего мальчишке с надеждой в глазах.

— Ну ладно, Юр, мы уже все выяснили. Тебе пора.

Тот усмехнулся, не глядя на нее:

— Выгоняешь?

— Выгоняю. Имею право. Здесь пока что я хозяйка.

Сидоров посмотрел на нее упрямо:

— А если не уйду?

Катерина разозлилась:

— Юр, ну хватит, а? Всё уже выяснили: я не люблю тебя, ты не любишь меня. И никто никому ничего не должен. Иди. Пожалуйста, иди.

— С чего ты взяла? — он приподнял брови, и на его лбу образовались две глубокие морщинки. — Положим, с твоей любовью мы разобрались — врешь, любишь. Но почему ты говоришь за меня?