Прости меня луна
Шрифт:
— Дай мне! И мне! Мне тоже, — защебетали утопленницы. Любуясь шелком, их горестные лица разгладились, глаза зажглись интересом, а на губах заиграли улыбки. И пусть их оскалы были жутки, Лоза всем сердцем желал подарить существам, даже после смерти остававшимися женщинами, толику тепла.
Разве счастливые люди будут желать несчастья другим? Завлекать в омуты новые жертвы, соблазняя их трогающим душу плачем, обещая разуверившимся в любви, что только здесь они обретут покой?
— А вот вам бусы и самоцветы разные, — из довольно увесистого мешочка в воду
— Ловко ты их спровадил, — усмехнулась дочь старосты. — Говори, что на этот раз тебе надобно?
— Спасибо, что выручаешь, — Лоза забрался на камень, сел рядом с дочерью старосты, погибшего от рук ее любовника-кровососа. Верисея не пережила открывшейся правды, когда поутру, одурманенная ночью любви, вернулась в дом с остывающими окровавленными телами.
И этой девушке бахриман доверился пять лет назад, когда решил проверить, следит ли Зло за теми, кто выжил. Ломом, принесенным из домика на болоте, прорубил широкую лунку во льду, и как только с той стороны на него взглянула любопытная утопленница, протянул ей снятое с пальца монастырское кольцо-оберег.
— Помоги, — попросил он, — спрячь!
Но та только фыркнула.
— Нам ли мужикам окаянным помогать? Вы нас до беды довели, а теперь на коленях стоите и о помощи взываете?
— Разве не видишь, что в моем лице вы отомщены? — Лоза скинул с головы капюшон.
— Кто же тебя так изуродовал, милый? — всплеснула руками та, что позже назвалась Верисеей.
Она слушала торопливый рассказ внимательно, даже всхлипнула, когда узнала, что монастыря больше нет.
— Поэтому прошу, спрячь мое кольцо на дне озера, и поплачь обо мне, как о погибшем. Пусть Зло думает, что я не выжил. А я обещаю каждый год приходить и гостинцы приносить.
Верисея немного помолчала, потом подставила ладонь, на которую легло кольцо-оберег.
— Сделаю, как просишь. Но смотри, ты слово дал.
— Договорились, — грустно улыбнулся Лоза. — Но прости, если однажды не приду. Считай тогда, что погиб.
— Ты уж живи, красавчик, — утопленница выбралась по пояс из воды, провела холодной рукой по лицу бахримана. — Уж больно гостинцев твоих хочется. Иначе скучно нам. От тоски мы плакать начинаем. А как зайдемся в хоровом плаче, девкам в деревне мерещится, что не любы они и пора бы к нам присоединиться. Так что от тебя, милый, зависит, будем ли мы, а значит, и все вокруг, счастливы.
Даже не дожидаясь, когда Верисея исчезнет под водой, Лоза открыл портал и шагнул в него. Но уходить не стал, затаился за невидимой пеленой. Вскоре к покрывшейся тонким льдом лунке подошли три пса. Покрутились, поскулили и потрусили назад в чащу.
А подо льдом утопленницы заходились в самом горестном из плачей.
— Ну, чего задумался? — Верисея тронула щеку Лозы ледяными пальцами. Бахриман не стал противиться неожиданной ласке. Он уже знал, что дочь старосты простым прикосновением способна развеять любые чары. Даже те, что когда-то сделали из него чудовище.
«Как же странно устроен мир! Где лежит граница между злом и добром? Горючие камни, предназначенные для блага, в один миг превратились во зло, испепелив все вокруг, а порождение зла мановением руки сняло с меня проклятие уродства, свершив тем добро».
— Ты уже давно в озере обитаешь, может слышала, есть ли в ваших краях рожденный от брата с сестрой?
— А зачем тебе? — Верисея кокетливо перекинула косу с красной лентой за плечо.
— Очень нужно. Хотел бы я открыться, но не могу. Это не моя тайна.
— Эх, ты, красавчик. Рожденный от брата с сестрой с тобой рядом чуть ли не год находился, а ты даже не догадывался.
— Да кто же о стыдном рассказывать станет? — возмутился Лоза, а у самого сердце оборвалось. Кто в монастыре был рядом — погиб. Разве что…
Утопленница потянулась всем телом и соскользнула в стылую воду.
— Пора мне…
— А все-таки?
Верисея протяжно зевнула. Не в правилах утопленниц подслушанные тайны раскрывать. Тем более мужчине.
— Я любое твое желание исполню. Хочешь, на следующий год зеркальце принесу? И костяной гребень?
— Зеркальце, говоришь? А хочу!
— Ну!
Верисея, прежде чем назвать имя, с сомнением протянула:
— Правда, не ведаю теперь, жива ли…
— Откуда знаешь, что это она? — бахриман спрыгнул с камня и подошел к самой кромке воды. Он не верил в свою удачу.
— Сидела как-то у озера, жаловалась на судьбу, а мы слушали.
— Топиться пришла?
— Нет, — Верисея печально усмехнулась. — Силу свою испытывала, собиралась навечно упокоить хотя бы одну из нас. Думала, благо тем принесет. На берег слезливыми речами выманивала. Сама-то в воду боялась зайти.
— И что, упокоила?
— Нет. Пожалела. Мы ей своих историй полный подол насыпали. Поплакали вместе.
— Слушай, а может ты знаешь, кто в монастыре Злом был? — Лоза, не боясь намочить штаны, встал на колени. Пусть только шепнет имя, он услышит.
Утопленница вдруг вынырнула, обхватила лицо бахримана ладонями, заглянула в яркие глаза. Он весь обратился в слух, а она… крепко поцеловала. Пока Лоза отмирал, покачала головой и, перед тем как уйти в глубину, выкрикнула:
— Нет, не знаю! Зло — оно ведь многолико!
В доме у реки было тепло. Не то что в том, продуваемом всеми ветрами, стоящем на сваях в болотной жиже, который они давно покинули. Прежде чем поселиться в лесной сторожке, беглецы перебрали не одно жилище, но всякий раз приходилось уходить из-за оживающей вдруг нечисти. Какой-то злой рок преследовал их: то вскрывалось старое кладбище, то начинал наползать ядовитый туман, оставляющий после себя трупы животных, то вдруг заводилось привидение и пугало воем.
То ли река, делающая петлю вокруг дома, ограждала их от напастей, то ли на этом берегу никто не умирал, чтобы однажды поскрестись в дверь, но здесь жилось спокойно.