Прости меня…
Шрифт:
По древним заветам, хорошее настроение зависит от «магнетической напряженности души». Работники мощных радиостанций жалуются на общее недомогание, на слабеющее зрение… Магнитное поле?.. Да. Но почему?
Древние считали магнит способным делать «прозрачными» чужие мысли. А теперь оказалось, что некоторые металлические предметы в магнитном поле становятся прозрачными для радиоволн.
Магнитом куют металлы. Сильное магнитное поле становится молотом и кует!
Магнитная «рубашка» единственный пока сосуд, в котором возможно
Магнитное поле расщепляет спектральные линии, расщепляет свет! В магнитном поле наши лучи… моя загадка…
Про это не расскажешь. Отгадать бы только.
Магия.
…Мела пурга. Ветер кидал на домик пудовые пригоршни снега. Поселок тонул в снеговых стогах. Я лежал как медведь в берлоге, но лапу мне заменял мой дневник.
По узкому снежному ходу, который мы каждый день вылопачиваем у метели, ко мне пришел Американец.
Он скинул в тамбуре сугроб снега вместе с одеждой, сел у радиатора и долго тер пальцы.
— Что вы пишете, мистер Магнитолог?
— Дневник.
— Хотите напечатать его хорошим тиражом? Я вам помогу. Вы получите много долларов.
Я спрятал дневник.
Он был навеселе.
— Кстати, я хотел спросить у вас: почему вы так интересуетесь Лахомой?.. А что я спрашиваю? Когда в Лахоме убили президента Америки, город стал знаменитым. Весь мир наслышан о Лахоме.
— Вы угадали.
— Наш президент был отличным парнем. Я воевал вместе с ним. Черт бы их всех побрал.
— Я вас не узнаю. Чем вы раздражены?
— Ваша наблюдательность… Пожалуй, потом, потом я расскажу вам. Не придавайте значения. Все бывает, но, если я начну, вы не так поймете. Не та форма. Я потом. Хватил, признаться… Моя книга. Мой дом. Никто не хочет купить мой дом. Отличный дом на склоне холма.
— Вы хотели продать его?
— Конечно. Разве я не рассказывал? Такое выгодное предложение. Хороший покупатель — мой давний коллега… Теперь он отказывается. Почему? Шальная пуля в окно.
Я развел кофе и подал ему чашку. Он взял не расплескав, но пить не стал.
— Не хочет быть одиннадцатым или двенадцатым… Я сам одинок, но я никого не сделал одиноким. Я вошел в этот круг, он войти не хочет. Он думает, кто вошел, тот и обречен. Лужа крови, она как метка. Ты забрызган, значит, видел. Крышка тем, кто видел…
Пьяными руками он изобразил что-то зыбкое.
— Не хочу быть шестнадцатым, — подмигнул он.
…Вот какие дела. Совсем другой, неожиданный, человек. На полюсе такое бывает. Хандра. Ледовый шок.
Если бы знали все, кто грезит полюсом, романтики, глотающие полярные книги, как размерен, и одинаков, и долог наш быт. Потолок и стены, одинаковый снег за ними, один и тот же ритм, одни и те же приборы, одни и те же измерения, плавный бег ленты, графики, тикание стрелок, непослушные зонды, пилка снега, дежурства на камбузе, ночные вахты, потолок и стены, одинаковый снег за ними, одинаковый день за ними, а потом придет одинаковая белая, черная постоянная ночь.
Но зато, сколько доброго начинаешь видеть в них, в неодинаковых этих ребятах, сколько доброго ко всему, что осталось, удалилось от нас, пускай на время, но так далеко, так непостижимо далеко. Все, без чего нам никак нельзя, ни минуту нельзя.
Передайте, радисты: пускай не пишут нам горьких писем.
Он обронил у меня сложенную вчетверо бумагу, исписанную с одной стороны какими-то суммами: расходами или приходами. Я уж не знаю.
Развернул, посмотрел. Это печатный бланк анкеты отдела печати ЮНЕСКО. Вопросы такие:
«Не будете ли Вы так любезны ответить:
Позволяет ли Ваше здоровье пользоваться для служебных поездок самолетами и другими скоростными видами транспорта?..
Не можем ли мы, с Вашего любезного разрешения, запросить, если нам понадобится, отзыв о Вас в Вашем офисе?»
Место работы, стало быть.
И много таких вопросов. Умеют, ничего не скажешь.
Я увидел город в ту же ночь. Американец ушел спать, а я включил приборы.
Сначала был океан, летящие на меня корабли, пузатые черные танкеры, длинные китобои, серые вкрадчивые подводные лодки. Потом стали попадаться легкомысленные, в белом яхты. Потом луч коснулся побережья.
Вот Америка! Вот она, золотая лента пляжа. Береговые сооружения: волнорезы, маяки, причалы. Вот он, шумный, как игрушка, нарядный, цветастый берег.
Я погасил скорость луча, бросил его к земле и услышал английскую речь.
— Ну, давай же! Давай правее, бестолковый! Правей, тебе говорят!
Я засмеялся. Мне и в самом деле надо вправо.
— Есть направо! — сказал я.
Берег побежал на экране, как будто я летел над ним. Гудки теплоходов, шум прибоя, вскрики мелькающих птиц были звуковым сопровождением картинок. Я то взлетал высоко-высоко, и звуки гасли, то падал вниз, разглядывая транспаранты с номерами дорог, с названиями городов и поселков, и тогда голоса людей, сирены автомобилей звучали громко в моем заваленном снегом домике. Мир незнакомый жил на экране.
Через несколько минут по карте я угадал реку Тринити, а по ней добрался до города.
Был он высок и глазаст миллионами окон, шумен и проветрен.
Сначала, казалось, я не заметил жителей города. В нем почти не было пешеходов. Он весь был населен автомобилями. Они сновали по улицам, толкались, бегали, уступая дорогу только себе подобным, фыркали, недовольные тем, что кто-то обузил мостовые ради никчемных тротуаров. Улицы были красными, желтыми, голубыми, палевыми, шоколадными, белыми от автомашин. Город почтительно склонялся над ними, стеля перед этим разноцветным потоком эстакады, набережные, тоннели, мосты.