Прости меня…
Шрифт:
Чижик подписал.
— Что ты мне нацарапал? Имя нам не надо! Фамилию пиши, — сказал капитан.
Чижик написал фамилию, подумал и добавил старательно: «4-й класс «Б».
На экране но темным улицам идет легковая черная машина. В ней за рулем сидит капитан с повязкой на левом глазу. Рядом притихший Чижик. Машина остановилась у вокзала. Капитан открыл дверь.
— Ну, тикай домой! Вот возьми билет и… деньги тут… Двести одиннадцать рублей. Возьми, больше нет… Бери…
…Он
Он хотел включить свет, но лампочка, наверное, перегорела. Он, шарахаясь в темноте о стулья, нашел кружку — напиться воды, но ведра были пустыми, только на дне мерцал тонкий лед. Он пошарил в буфете, на полках ничего не было, кроме запаха хлеба и полной коробки спичек.
Он стал зажигать их одну за другой. Мальчишка дрожал от холода. Спички гасли. На полу рядом с печкой не было дров… Они обычно лежали в тамбуре. И там их не было. Наверное, кончились, мама не успела купить.
Он снял ботинки, лег на кровать, залез под одеяло и замер, стуча зубами, как был в шапке, пальто и варежках…
Нет мамы — и не стало дров у печки, не стало воды в звонком ведре, не стало почему-то света, хлеба в доме, не стало тропинки, протоптанной в снегу к дверям уютного раньше, теплого маминого дома.
Мне хотелось найти погибшие тетради с формулами деда. Я не давал остыть моим приборам. Одна за другой менялись картинки.
Вот построен огромный комбинат. Звучит музыка. Стрекочут кинокамеры. Далеко в сторонке, незамечаемые камерами, стоят и смотрят они — строители. В их толпе я вижу маму. В телогрейке, в морщинках на добром лице. Мама держит руку у сердца, маме, я вижу, не очень легко дышать. Она стоит и не аплодирует, как все аплодируют, кто рядом с ней, потому что занята рука. Но мама улыбается гордой улыбкой, гордой, как она сама.
Шеф смотрел на меня с экрана.
— Я получил твою телеграмму… Ну-ка покажись. Ты, надеюсь, побрился?.. Ты неважно выглядишь. Пора домой, пора…
— Где мама?..
— За ней поехали.
— Когда?
— Минут сорок назад.
— Ее привезут к тебе?
— Да.
— Извини, я с тобой расстанусь, погляжу на нее.
— Ты знаешь, как найти санаторий?
— Найду.
— Хорошо.
— Пока…
Луч-ясновидец ушел от него через каменную стену, через кроны сосен, взлетел над нашими корпусами, над рощей, звонкой от снега и солнца, над белой дорогой, над пушистым холмом и ринулся вдаль, мимо сельских домов и знакомых полей.
На карте Московской области я нашел дороги, ведущие к санаторию, где была мама. Луч полетел над ними, так далеко от меня, так далеко. Развилки, мосты, перекрестки, светофоры, машины, деревенские сани, лошади… А я перед моим аппаратом словно ехал по снежным дорогам, и липли снежинки на ветровом стекле, плавно тянул мотор, и назад убегали сосны. Дороги, милые мои дороги…
Луч вышел на тихую лесную просеку, мимо замороженного пруда, мимо гипсовых львов к белому зданию санатория. Было что-нибудь около двенадцати — время лесных прогулок. Неужели она в здании, там, где сидят безнадежно больные? Хотелось увидеть ее среди сосен, крепкую, шустренькую, не больную…
Маму я нашел на скамейке в парке. Меж голых зимних веток угадал я темный родной силуэт и приблизился к нему так тихо, как никто не может приблизиться. Мягкий серый платок закрывал ее голову. Тихонькая, задумчивая, сидела она, прижав руку к сердцу, и слушала вечный снежный шорох леса.
Мама, ты меня видишь? Я рядом. Я так недолго бывал с тобой. Как ты плоха, какая ты слабенькая, мама. Ты казалась мне в детстве крепкой, сильной, но ты совсем другая, ты всегда была слабенькой, только я не замечал этого. Я не сберег тебя, мама… Как это вышло с твоим сердцем?
Я все могу понять, я все могу поверить разумом. Если меня убедить, я все могу понять и принять. И железную необходимость, и страшную сложность времени, жестокость века. Но кто вылечит сердце мамы?
Я все пойму, я все приму, как свое собственное. Хотите, я буду слышать, как вертится колесо истории?..
Но кто вылечит сердце мамы?
Вы научились говорить, вы умеете красиво рассказывать, какое оно сильное, сердце, какое оно доброе, мамино сердце. Мы привыкли знать, как много оно может вынести. Мы верим в его преданность и безграничную жертвенность. Одно мы с вами не умеем, одному только не научились — беречь материнское сердце.
Кто вылечит сердце мамы?..
Я видел, как приехал наш автомобиль. Я видел, как ей принесли корзину алых, как ягоды, гвоздик. Я слышал, как врач ответил им:
— Я не могу разрешить поездку. Не могу категорически…
7
Две недели я не открывал дневник.
У нас большие перемены. Скоро я лечу домой! Полетят и мои товарищи. Зимовать на Полюсе холода будет новый отряд. С ловушками останется оператор. В понедельник он прилетел, но бедного парня так скрутило, что самолет ушел без меня.
Теперь он освоился, дышит нормально, все в порядке. Ничего, со всеми так было… Надеяться на него можно, толковый. Мы с ним договорились: он будет средние ловушки держать на постоянном режиме, для контроля, и не выключит, пока не скажут. А я заберу только свой чемодан с малым экраном.