Простить нельзя помиловать (сборник)
Шрифт:
– Это совсем не обязательно, – повторила Маша.
– Ты не хочешь этого, что ли?! – теперь уже он сам был обижен.
Она улыбнулась и погладила его руку.
– Хочу, конечно. Только…
– Их бесит мое присутствие?
– Не бесит… Но Стас очень нервничает, когда встречает тебя в больнице.
– Аркадий еще больше. Все, я понял!
У Маши опять закровоточило внутри: «Что я делаю? У меня хватит сил уходить от Мишки, если Матвея не будет рядом? Я и не знала раньше, что самое мучительное – уходить. Весь этот год – один сплошной уход».
– Разве тебе не
– Спокойней? О чем ты? Ты – мой непокой.
– Ах, вот как? Ладно, я уеду. Легко!
«Страх потерять его, и страх стать обузой – который из них, в конце концов, победит? Дело не в семи годах разницы в возрасте… Он – свободный человек. По сути своей – свободный. Как он поведет себя, если почувствует холодок оков?»
Контрастный душ заставил вскипеть ее кровь, и Машу было уже не удержать. Она выскочила из ванной босиком и начала собираться так поспешно, что это ошеломило даже Матвея. Он ухватил ее на лету:
– Ты куда, безумная комета? Я могу пристроиться у тебя на хвосте?
– Уже половина девятого, – выпалила она и умоляюще улыбнулась. – Отпусти. Мы еще должны перекусить. И купить свежих фруктов.
– У него скоро понос начнется от твоих фруктов!
– Ну, что-нибудь.
Расстегнув сумку, Матвей извлек толстую книгу:
– Смотри! Тут всякие головоломки, кроссворды… Это ему на неделю как минимум.
– Ой, молодец! Это он любит. – Ее внезапно прошило: «А что, если уже не любит? То, что случилось… То, что я сделала с ними, могло все в них перевернуть. Разве я знаю наверняка – какой он теперь?»
Поспешно отогнав новый страх, Маша спросила как бы вскользь:
– Ты не заглянешь к нему?
– Лучше уж я сразу поеду, – хмуро отозвался Матвей. – Если я опять напорюсь на твоего Стаса, он уложит меня на соседнюю койку.
– Стас может злиться. Грубить может. Но вреда он не причинит.
Когда голос у Маши становился таким ровным, это значило, что внутри клокочет ярость. Ее серая пена оседала на щеках, они бледнели и втягивались. Матвей успел это усвоить. На телевидении, где Маша руководила всего три месяца, все подчинялись этому тону беспрекословно. Иначе следовало увольнение…
Он отступил:
– Да я просто треплюсь, не бери в голову! Я сам знаю, что Стас – отличный парень.
– Что значит – отличный? Человек не может быть отличным. Это значило бы, что он – плоский, картонный. А в каждом из нас столько эмоций и чувств как положительных, так и не очень… И в моих детях тоже, я не слепая. – помолчав, она улыбнулась: – Но хороших все же больше.
«Мне нравится, когда она поучает меня, или нет? – Матвей пытался думать об этом между болтовней за завтраком и потом в машине, подвозя Машу до больницы. – Она даже не пытается делать вид, будто этих семи лет между нами нет. Внутренне чувствует себя более зрелой и хочет, чтоб я об этом не забывал. Чтобы знал о ней все. Так и должно быть. Никакого лицемерия, игры, если это – настоящие чувства и отношения. Иллюзион – только работа…»
Остановившись у высокого крыльца, увешанного тонкой бахромой сосулек, Матвей попросил:
– Передай
– Строителей это заботило меньше всего, пандус есть, и то слава богу! – рассеянно отозвалась Маша и без видимой связи добавила: – Мишке потом полгода нельзя будет сидеть.
– Я знаю, – удивленно отозвался Матвей.
Ему стало нехорошо: может, по-настоящему она и не замечала, что он все эти дни был рядом? Ей не хотелось близости, это понятно, он и не настаивал, но разве его присутствие никак не ощущалось?
Она пробормотала, явно рассуждая вслух:
– Придется переводить его на домашнее обучение. – и вдруг резко повернулась к Матвею: – Я должна остаться здесь на эти полгода.
Он ужаснулся:
– Ты с ума сошла!
– Если считаешь нужным взять другого директора – дело твое.
– Да при чем тут это?! Нет, это, конечно, тоже, ты ведь не можешь руководить по телефону… А я-то как?
– Ты ведь здоров, – напомнила Маша, улыбнувшись одним ртом.
Эта улыбка его ужаснула. Так бросают огрызок бродячей собаке, чтобы поскорее отвязалась. Услышав свой дрожащий голос, Матвей ужаснулся еще больше:
– Для тебя это пустяк, что ли, расстаться на полгода? Пустячок такой, да? Может, я вообще ничего для тебя не значу? И все эти сплетники правы?
– Правы? В чем?
Он пробормотал, уже пожалев о том, что затеял этот разговор:
– В том, что тебя волнует только твоя собственная значимость…
Ничуть не изменившись в лице, Маша вдруг сказала:
– Знаешь, а Мишка говорит, что ты – ничего.
И Матвей сразу смутился от удовольствия, будто от этого ребенка еще что-то зависело. Словно не его желания они растоптали полгода назад…
– Правда? Когда он это сказал?
– Еще в новогоднюю ночь.
– И ты молчала?!
Маша пожала плечами:
– Забыла как-то… Вернее, я думала, что уже сказала тебе. Столько всего…
На самом деле она этого не забывала. Конечно, не думала об этих словах сына постоянно, и все же где-то у сердца, не утихая, тепло копошилось осознание того, что малыш смог ее понять. Не одобрил, но понял. Разве он мог одобрить? Так не бывает.
Матвей спросил напрямик:
– Ты решила держать меня на коротком поводке?
– Что-о? Глупости какие… Почему ты…
– Нет, это ты скажи: почему? – взметнувшаяся обида жаром прилила к щекам и заставила его стукнуть ладонью по рулю. – Почему ты мне сразу не передала Мишкины слова? Ты что, не понимаешь, как для меня это важно? А ты припрятала их, как леденец! Ждала, когда я совсем раскисну, чтобы сунуть как утешение? Что происходит? Я понимаю, ситуация с Мишкой – это катастрофа… Но почему она так отразилась на нас с тобой?
– Потому что это я виновата в том, что с ним сейчас происходит. – Маша смотрела на него огромными ледяными глазами, и голос ее становился все ниже. – Ты не обязан отвечать за происходящее в душе у моих детей. А я знала, что с ними будет… Что это в любом случае будет катастрофой. И упал он тоже из-за меня… Стас так и сказал.