Проститутки на обочине

фон Нефф Эрих

Плавтом, а прежде того безвестные этрусские сочинители и актеры разыгрывали свои

спектакли. И у них были свои зрители, также кричавшие «браво», аплодировавшие,

сидевшие на каменных скамьях, ныне совершенно безмолвных.

В долине, что расстилалась внизу, мерцали огни.

– Отсюда видно всю Флоренцию, – сказала она.

Она припарковала машину на виа Маттеотти. Я следовал за ней, смотрел, как

покачиваются ее бедра под зеленым платьем. Она отворила ржавые

железные ворота,

открыв сводчатый проход. По широкой лестнице с истертыми каменным ступенями мы

дошли до дубовых дверей. Замки на дверях могли сдержать атаку конницы – память о

прежних беспокойных временах. Викинги, лангобарды, беснующиеся противники

Савонаролы, да много кто еще…

Нас встретили пустые комнаты.

– Я недавно сняла этот дом, – сказала она извиняющимся тоном. – Большую часть

времени я провожу в подвале, работаю над фресками.

Искусство прежде удобной мебели, истинная самоотдача.

Она зажгла свечи, взяла в руки подсвечник. Спускаясь следом за ней по шаткой

деревянной лестнице, я ощущал запах горячего воска.

Мы прошли вдоль каждой стены. Казалось, что смутные силуэты человеческих

фигур – женских и мужских – танцуют в дрожащем пламени свечи. В углу висело зеркало.

– Это своего рода напоминание, – сказала она. – Зеркало помогает мне рисовать.

Я стоял, не в силах произнести ни слова.

– Тебе понравились фрески? – спросила она.

В этом неверном свете танцующие фигуры были как призраки прежней жизни. Я

подумал, что этим фрескам, наверное, лучше оставаться здесь, в подвале, похожем на

склеп. Вполне возможно, что наверху, при свете дня, впечатление будет совсем не то. Не

каждый согласится принять это за настоящее искусство.

Философия, как всегда, помогла мне. Искусство может принимать разные формы.

– Да, мне понравилось, – сказал я.

Она пустилась в объяснения.

– Это образы и отражения реальной жизни.

Она прижалась ко мне; я слышал звук расстегивающейся молнии. Одним

движением расстегнув платье, она легко выскользнула из него. Очень модное платье,

очень практичное.

– Мне нравится делать это стоя, – сказала она, поставив свечи на пол.

Она подарила мне новые ощущения, она была сладострастной, гибкой.

– Сделаем это в ритме танца, – сказала она. – Будем смотреть на себя в зеркало.

Наше дыхание, в котором еще чувствовались остатки кьянти, – смешалось.

Мы танцевали. Следовали за фигурами на стенах.

Мы были отражениями в зеркале.

Фресками.

21.

Фёрт-ов-Тэй

Бар Макгонагла, Данди, Шотландия. Звон стаканов наполненных скотчем, в

стаканах кружатся кубики тающего льда. Разговоры – громкие и вполголоса. Некоторые

голоса звучат грубо, другие – чувственно. Голоса спорят друг с другом, сплетаются друг с

другом. Раскрасневшиеся лица, розовые щёки, пунцовые носы. В глотки льётся пиво и

скотч. Никто ни в чём не знает меры. Разгорячённые тела льнут одно к другому, затем

разделяются, чтобы соединиться в новую комбинацию.

Я сидел у стойки, смаковал «Гленливет», слушал шум голосов, чувствовал

случайные прикосновения людей, протискивавшихся мимо стойки. Вдруг какая-то

женщина привалилась к моему плечу, вплотную, так, что я ощутил тепло её тела. Я

отодвинулся. Отпил глоточек скотча, задержал на языке, впитывая вкус.

– «Гленливет», – сказала она бармену.

Взяла стакан, отпила глоток. Искоса бросила на меня беглый взгляд. Я промолчал,

даже не пытался хоть как-то отреагировать. Существует некий ритуал, согласно которому

мужчина должен отреагировать, если незнакомая женщина в баре оказывает ему знаки

внимания. Терпеть не могу ритуалы. Терпеть не могу условности.

Её дыхание было сухим и горячим. К моему примешивалась изрядная порция

алкогольных паров. Она посмотрела на меня с прищуром, словно оценивая, сказала:

– Похоже, ты не местный. Американец?

– Из Сан-Франциско.

Я убеждённый сторонник городов-государств, полисов. Я живу в Сан-Франциско.

Ещё мне доводилось жить в Маниле, Берлине, Мюнхене, Флоренции, Фьезоле…

Она сделала другой глоток «Гленливета», затем сообщила:

– А я – из Инвернесса.

Я кивнул, как будто именно этого ответа и ждал. Горцы – они ведь такие, они не

любят недопонимания со стороны обитателей равнин. Я взглянул на неё, зарумянившуюся

от скотча. Кудрявые светлые волосы обрамляли её лицо, щекотали её плечи; на виске

пульсировала голубая жилка.

В баре было жарко от разгорячённых тел, мужских и женских. Разговоры

вспыхивали, затухали, возобновлялись вновь.

– И давно ты здесь? – спросила она.

– Около месяца, – ответил я. Подумал, что, наверное, должен был сказать что-то

вроде «год», или «неделя», или «день». Что-то более определённое. «Около месяца» – это

слишком расплычато.

Она подмигнула, как бы извиняя мою неуверенность, и сказала:

– Я тоже здесь около месяца.

Как будто это был некий уговор между людьми, «около месяца» прожившими в

чужом городе. Видимо, я все-таки дал верный ответ.