Проститутки на обочине
Шрифт:
– Ещё парочку? – спросил бармен.
– Два «Гленливета», – сказала она.
Это должно было скрепить уговор. Я полез за деньгами, но она остановила мою
руку и заплатила сама. Никто никому ничего не должен… пока. Я сделал глоток. Она
сделала глоток. Её губы оставили на стакане след красной помады.
Она смотрела на меня. У неё были монгольские, раскосые глаза. Много веков назад
Аттила и его воины щедро разбросали своё дикое семя. Гуннские черты проглядывали
даже
Мы пили скотч за скотчем, платили по очереди. Вдруг она наклонилась ко мне, и я
ощутил на своих губах вкус скотча, смешанный с её пьянящей слюной.
Голоса. Мужские и женские, что обращаются друг к другу. Поиск собеседника в
баре. Поиск партнёра для постели. Вербальная проверка. Тест на физическую
совместимость.
Прихлёбывая виски в шумном баре, обмениваясь малозначащими фразами, мы
ведём особую игру. Мы ищем – и находим. Сперва – лишь собеседника, затем – возможно,
партнёра.
Мы решили уйти. В один момент, не сговариваясь. Поднялись и пошли к двери.
Прочь, от всех остальных пьяных голосов и горячих тел.
Мы шли по Перт-роуд, брели в шотландском тумане, наползавшем с Фёрт-ов-Тэй.
Туман окутывал наши фигуры, путался в волосах. На Шепердс-лон мы повернули налево.
– Пришли, – сказала она.
Мы зашли в квартиру, расположенную на первом этаже старого каменного дома.
Она зажгла тусклый свет. В квартире не было никого, только мы двое среди влажных
каменных стен. Туман на улице становился всё плотнее.
Мы разделись, побросали одежду где попало. Она опустилась на плед из полинялой
шотландки, сказала:
– Иди ко мне.
Узор бледно-голубых вен просвечивал сквозь кожу на её грудях. Я не был уверен,
нравится мне это или нет. Она прижалась своей грудью к моей груди, и я решил, что мне
нравится. Мы сплелись в обьятиях, наши губы источали аромат «Гленливета». Её
белокурые волосы щекотали моё лицо.
Страстный, безрассудный, дикий шотландский секс. Как пережиток прошлого в
память о кровавых войнах между кланами. Живи сегодняшним днём. Быть может, завтра
умрёшь. Кому какое дело до завтрашнего дня?
Я был в плену крепких рук, крепких ног. Я лежал, тяжело дыша. Угодивший в
объятия чудовища, вышедшего из вод Фёрт-оф-Тэй. Ненасытного, требующего новых
ласк.
Я слышал, как трещит ткань, это рвался плед. Она вонзила ногти мне в спину, её
вены стали отчётливо видны, наполненные кровью… голубой кровью Фёрт-оф-Тэй.
Мы боролись. Жаркое дыхание, пропитанное винными парами, вырывалось из
наших ртов. Монстр из Фёрт-оф-Тэй одержал верх.
Финальная дрожь, судорожный трепет. Волны на водном лоне Фёрт-оф-Тэй.
Узор голубых вен на ее груди, на ее висках – поблёк.
Я сел на краю постели. Она лежала, повернувшись спиной. Жадное до секса
чудовище было обуздано, затаилось внутри. Клетчатая шотландка объединила нас.
– Ты можешь остаться, если хочешь, – сказала она.
– Конечно, – сказал я.
Мы накрылись пледом. Туман, пришедший с Фёрт-оф-Тэй, бледнел и таял;
начинался отлив. Мы лежали под разорванным пледом, обнявшись. Засыпая.
29.
Грязнуля
Ноги у нее были грязные-прегрязные. Личико тоже чумазое, обрамленное светлыми
кудряшками, также давно скучавшими по горячей воде и мылу.
С палубы старого траулера, вставшего на вечный прикол в сухом доке, я мог
наблюдать, как Грязнуля носится по пирсу, заваленному всяким хламом. Груды старых
покрышек, мотки кабеля, дикое количество ржавых велосипедных частей, кучи
изношенной одежды и еще много всего прочего.
Она могла забраться куда угодно. Без приглашения залезала и в лодки, и в
трейлеры, и в лачуги, где обретались местные корабелы, а также вольные художники всех
мастей.
Некоторые гнали Грязнулю прочь. Но, любопытная, как кошка, она приходила
снова. А многие уже привыкли, что она бродит сама по себе. Мяу-мяу.
Мамка Грязнули работала на перекрестке. Пасла машины, что останавливаются на
красный свет. Предлагала за двадцать долларов прокатиться в укромное местечко. И так –
целый день, туда-сюда-обратно.
Жили они неподалеку от траулера, в сломанном хлебном фургоне. Фургон когда-то
принадлежал пекарне братьев Ларрабуру, натуральная винтажная классика. Внутри был
газовый примус и двухъярусная корабельная койка. Грязнуля спала на верхней; у койки
были бортики, чтобы ночью не свалиться во сне.
Питались они консервами, разогретыми на примусе. Консервированная тушеная
фасоль. Консервированный тушеный горошек. Консервированные сардины. Всякая такая
дрянь. Иногда они ели неразогретое. Еще пили разведенное сухое молоко.
Мамка грела консервы на примусе до состояния, когда банка была готова лопнуть.
Открывала банку особым консервным ножом. Крутила ручку, пока разрез не замыкался в
кольцо, снимала с банки жестяной кругляш. И тогда Грязнуля запускала в банку свою
ложку, черпая горячее чили или что там у них в этот раз было на завтрак. Выскребала все