PRосто быть богом: ВВП
Шрифт:
И так не слишком–то бодрое настроение этого утра было испорчено окончательно. О чём пока не подозревал подполковник Семёнов, начальник городского УВД, бывший зам Жарского ещё в бытность того главным городским милиционером. Сине–белый служебный «форд» Семёнова стоял у подножия памятника Ленину, расположенного между ёлками аккурат перед зданием городской администрации. Сёмёнов каждое утро ждал здесь Жарского для ежедневного доклада.
Вот, наконец, показался малиновый «лендкрузер» и припарковался дверь в дверь с «фордом» Семёнова.
Опустилось
— Семёнов, твою мать! — такое начало не предвещало ничего хорошего. В последнее время Жарский даже в разговоре со служивыми выбирал более парламентские выражения, очевидно — внутренне готовился к предстоящим выборам и приучал себя к максимально толерантному общению с избирателями, среди которых, понятное дело, попадались и милиционеры. — Опять у тебя решетку… скоммуниздили! Я тебя в последний раз спрашиваю: доколе?!
У Семёнова несколько отлегло от сердца и он привычно развёл руками:
— Ну, вы же знаете, Георгий Петрович, у нас недобор с кадрами. Не поставлю же я у каждой решетки по постовому! У нас и так…
— Ладно, докладывай! — обречённо отмахнулся Жарский.
— В ДК электролампового подрались наши и заволжские…
— И кто победил?
— Обижаешь, Георгий Петрович! Пятерых даже в плен взяли. Сидят у меня в КПЗ.
— Подержи до вечера. Главное — курить не давай. Замолят о пощаде — возьми с каждого показания под подпись и — в шею их, в шею!
— Понял, Георгий Петрович. В детском парке колесо обозрения поломали. Ищем!
— Чего искать? — огрызнулся Жарский. — Вали на заволжских. Пусть возмещают.
— А если заупрямятся?
— Ножи у них изъяли?
— Три! — Семёнов готовно показал три пальца на правой руке.
— Ну, так и поставь их перед альтернативой: или ты открываешь на них дело за ношение холодного оружия, или… дело не открываешь, а они втихую скидываются на ремонт колеса.
— Да, Георгий Петрович! У вас не голова, а дом советов! — с видимым восхищением проговорил Семёнов. Он всегда ценил в своём начальнике поразительное умение сочетать коммерцию с усилением правопорядка.
— Что ещё? — прервал грубую лесть Жарский.
— Ещё… — Семёнов чуть замялся. — Ещё Вася — Царь из заключения вышел…
Никакой особой реакции на это сообщение не последовало. У Семёнова даже создалось ощущение, что Жарский пропустил весть мимо ушей, но повторить он не решился.
— А это что ещё за хрень? — вдруг воскликнул Жарский, глядя в зеркало заднего вида.
Семёнов высунулся из окна «форда» и посмотрел в нужную сторону. Из–за пятиэтажек, со стороны авиационного завода над городом словно обезумевшая луна поднимался огромный синий воздушный шар. Присмотревшись, Семёнов легко различил на нём крупную яркую надпись. Она гласила просто и откровенно:
Жарский, уходи!
— Убрать! — коротко распорядился
— Это ж с авиационного завода запустили! — пролепетал Семёнов. — Там не наша территория — у них собственная охрана.
— Придумай что–нибудь! — бросил Жарский, уже двигаясь с места. — Ты ведь начальник милиции. Пока.
Сёмёнов понял, что последнее «пока» вовсе не было словом дружеского прощания. Это сакраментальное «пока» скорее напоминало о том, как всё не вечно на этой земле. Проводив глазами малиновый «лендкрузер», он резво схватил рацию и разом начал жать на все её кнопки.
Морковка была тощенькой–претощенькой, втрое меньше собственной ботвы, но зато свежевымытой. Это чтобы вид был товарный.
Под стать морковке, разложенной ровными кучками на щелястом ящике, были и остальные овощи этого самостийного рыночка. Перышки ярко–зелёного лука, светленькая юная петрушка, пушистый укроп, малюсенькие свёколки с огромными листьями, подростки–кабачки — это всё были радости раннего летнего периода, когда не созрели ещё более солидные, увесистые фрукты–овощи.
Была и рыба — от небольших съежившихся воблинок до самодовольных, лоснящихся жиром копчёных рыбин с приоткрытыми хитрыми глазками. Свежую рыбу возили на Центральный рынок, где были хоть какие–то, но холодильники.
Клубнику в Великоволжске в основном закручивали в банки, лишь сейчас, в начале сезона, выставляя банки на продажу. Здешняя клубника слыла лучшей в Среднем Поволжье — самой крупной, сладкой и сочной. Впрочем, редко какой российский городок не славится лучшей в окрестностях клубникой.
— Бери, дочка, для внуков делала, — уговаривала темнолицая старушка в голубом платочке раннюю покупательницу, присмотревшую вкусную банку прямо из автомобиля.
Рынок и размещался вдоль дороги специально для таких вот покупателей на колесах.
— Беру, беру, бабушка, — дама, не снимая темных очков, рылась в кошельке, похоже, отыскивала не слишком крупную купюру.
— Дама, хрену возьми, задёшево отдам, — подскочил к машине дед Пахомыч, единственный здесь мужчина.
Солидарные с бабулькой женщины быстренько оттёрли нарушителя неписанных правил уличной торговли от покупательницы. Та, наконец расплатившись, уехала с клубникой и пакетом зелени, которую старушка умело всучила вместо сдачи.
Пахомыч раскладывал корявые корни хрена по размеру на законном месте, картонном ящике из–под бананов, и недовольно ворчал под бугристый свой нос:
— Во, бабы, одно слово — дуры! Как будто их хрены, вцепились, прям иксплуататоры! Одно слово — баба бабе свой хрен ни в жисть не уступит…
— Ты чё несёшь, Пахомыч? Кому твой хрен нужен, пень ты допотопный! — расхохоталась соседка, пышная тетка среднего крестьянского возраста, то есть от тридцати до пятидесяти примерно. — У нас у самих этого добра в огороде! И поливать не надо!