Просто солги
Шрифт:
Перед тем, как покинуть квартиру, я стираю с телефона все принятые сообщения. При этом сама на себя злюсь — хренов Ким — он, как всегда, продумал все на два шага вперед.
Все, все они пытаются загнать меня в угол; все хотят, чтобы я вошла в их полное распоряжение, как какая-нибудь вещь. И они будут запирать меня в таких темных комнатах с синхронно раскачивающейся лампочкой до тех пор, пока я окончательно не сойду с ума.
На лестнице уже слышны шаги Джен — отчетливые, гулкие, эхом отдающиеся
Опасливо хватаясь руками за покрытую скользким грибком стену, я быстро и незаметно пробираюсь на пролет выше, чтобы она меня не заметила. Сквозь щелочку между перилами на лестнице я наблюдаю за тем, как Джен входит в квартиру, как дверь за ней закрывается, и я даже с такого расстояния слышу, как щелкает выключатель в коридоре. И тут же представляю одинокую лампочку, сиротливо покачивающуюся под самым потолком из-за неизвестно откуда взявшегося сквозняка.
Она уже заметила мое отсутствие — не нужно даже чувствовать, чтобы понять это. Мне же остается только бежать. По лестнице — вниз. По дороге, в ад, в неизбежность. Мне остается лишь бежать. На пределе своих возможностей.
Но мне кажется, в этот раз я сбегаю не от Джен и даже не от Кима. В этот раз я сбегаю от самой себя. Покидаю ту частичку себя, что ненароком оставила под чужим присмотром.
Все это было ошибкой с самого начала. Все: эта вечная, вновь и вновь повторяющаяся ложь. Одна и та же неправда, просто принимающая разные формы. Каждый раз я попадаюсь на эту удочку. Снова и снова.
И мне уже катастрофически не хватает привычных монотонных звуков за тонкими стенами, не хватает тошнотворного запаха, которым я теперь пропитана насквозь. Мне не хватает той жизни, которую я уже успела принять, образа Кесси-супергероя, с которым успела срастись.
В темных переулках, на первый взгляд кажется, что никого нет. Но это — иллюзия. И я слышу, как в нескольких метрах от меня щелкает затвор револьвера.
35. "Внутри каждого есть своя личная комната, — маленькая темная комната, — заполненная одиночеством"
Я не понимаю, как это происходит, но есть вещи, которые не должны касаться никого, кроме нас самих. Внутри каждого есть своя личная комната, — маленькая темная комната, — заполненная одиночеством.
И переступить чей-то порог этой пустой темной комнаты — значит нарушить все те моральные принципы, на которых мы привыкли основываться, вступая в этот мир. Отбирая у человека его одиночество, мы рискуем. Очень сильно рискуем.
Он же не отбирал у меня мою пустую комнату — он просто запер меня в ней и оставил мне в подруги одну-единственную лампочку, непонятно, по какому физическому закону, безостановочно качающуюся под потолком.
Я больше не чувствую одиночества. Нет. Просто одиночество — это я.
…
Лучше бы я не знала. Лучше бы не чувствовала.
— Опусти пушку, — еле слышно выдыхаю я, но все равно знаю — он услышит. Мое утверждение звучит с сомнением, но в реальности сомнений я не испытываю и даже страха не ощущаю.
— Ты была плохой девочкой, Кесси. — Его голос. Неизменный голос плохих парней. Где-то совсем рядом — только я не могу понять, где именно. Опасность, которая везде, которую нельзя определить простым набором чувств, которым обладаешь.
Но, помимо угрозы, в его голосе есть еще что-то. Что-то, похожее на насмешку?
Неожиданно раздается еще один щелчок, но уже с совершенно противоположной стороны. Я поворачиваюсь к источнику звука резко, почти одновременно с тем, как шум исчезает, так толком и не зародившись. Незнание убивает, незнание раздражает. В темноте ничего не видно, но нервы уже давно на пределе. Адреналин, это, кажется, называется. Когда падаешь-падаешь-падаешь в неизвестную пустоту, когда стоишь на краю, когда твой разум — на грани. Когда перестаешь отличать реальность от того, что когда-то придумала.
Его лицо появляется из темноты внезапно, будто вырастает из ничего, точно формируется, лепится прямо из этой самой темноты. Я не видела его несколько дней, но всего за какую-то сотню часов он успел здорово измениться: колючие небритые щеки, звериный оскал, еще более опасный, чем прежде, а еще какой-то легкий огонек безумия в глазах. Но важно не это. От него пахнет чем-то неправильно спиртным, точно он только и делал, что эти четыре дня без остановки пил всю эту дрянь.
— Да ты в жопу пьян, напарник. — Хочу сказать надменно, но получается вовсе не так — с сожалением.
Он приподнимает в усмешке левый уголок губ — правый так и остается опасно-неподвижным. Он казался бы безобидным, если бы не исходивший от него запах опасности, алкоголя. Если бы не зажатое в руке оружие.
Как какой-то фильтр, я поглубже втягиваю носом воздух. Он, похоже, замечает.
— Все вынюхиваешь, Кесси?
Мы разговариваем так, как будто я и не сбегала от него. Как будто это не за мной он сейчас пришел, чтобы воткнуть мне нож в спину. Мы разговариваем, как обычно. Бессмысленные вопросы, бессмысленные ответы. И даже когда он прав, я никогда этого не признаю. Он знает.
Мы просто. Разговариваем. Как будто стоим (лежим-прижаты…) у него в кабинете, у него в комнате, возможно, даже у него в постели. Будто ветер, дующий в лицо, — летит из открытой форточки из темно-синего стекла.
— В этом мире все построено на запахах. Бред, я знаю, но, тем не менее, это так. — Я пожимаю плечами, но в темноте — наверное — не видно.
— И как пахну я? — с весомой долей сарказма интересуется он, но едва понимает, о чем говорит — слишком много алкоголя циркулирует в его крови.