Просто жизнь
Шрифт:
— Вот хорошо-то! — подпрыгнул Борис и помчался к своим товарищам.
Проводив Бориса, поехал трамваем домой. Всю дорогу думал о Нине Петровне. Вспомнил, как она уничтожала его пышную бороду. Кругом голубели гористые дали, ветерок шевелил завитки ее каштановых волос. Радостным бесенком крутился Борис.
Как хорошо было тогда — только приятно и никаких сомнений…
Вспомнил, как она приезжала в марте, ее признание — и завихрились мысли, заныло сердце. Хватит! Надо уезжать отсюда, заняться делом. Здоровье улучшилось. Мог сжимать пальцы больной руки в кулак, рука сгибалась в локте.
И через день, тепло попрощавшись с тетей Нюрой, Андрей уехал в Кыштым.
Василий обрадовался брату, но, как всегда, был сдержан, лишь скупо спросил о здоровье. Жена, вечная хлопотунья и труженица, забрала у Андрея грязное белье и принялась за стирку. Наконец-то снова в своей семье!
Первые дни осматривался. После почти годового отсутствия как бы снова входил в размеренный, давно установившийся ритм жизни этой большой семьи. Спокойнее стало на душе. Но это спокойствие длилось недолго. Стало тяготить безделье. Василий, приходя с завода, ни минуты не сидел без дела: то он починял обувь, то что-то мастерил в сарайке, стук топора слышался допоздна. А последнее время готовился к сенокосу — направлял косы, починял старые и делал новые грабли.
У Демида во дворе был верстак с тисками и набором слесарного инструмента. Этот верстак они оснащали вместе с Андреем. В свободное время Демид слесарил или уходил в город по своим делам.
Только Андрею нечего было делать. Сначала много читал. Но трудовая атмосфера, царившая в семье, начинала тревожить, хотя сам он ничего делать не мог, да от него этого и не требовали. И Андрей старался меньше бывать дома.
Сходил прежде всего на завод. С радостным волнением заглянул в комитет комсомола, но там шло заседание. В коридоре толпились незнакомые юноши и девушки, переговаривались вполголоса. Как понял Андрей из обрывков разговора, их принимали в комсомол. И надо было видеть возбужденные лица, чтобы понять, каким событием был для них этот день. Казалось, недавно и Андрей вот так же ожидал здесь решения своей судьбы, вот так же, с замирающим сердцем входил в комнату, где заседал комитет, и отвечал на вопросы, краснея и даже заикаясь.
Немало утекло воды с тех пор! Новички не знали Андрея, а он их. Заглянул в комнату, и там никого из знакомых: члены комитета избраны недавно. Сразу стало как-то грустно, и Андрей направился в цех. Больно задела процедура оформления пропуска. Она как бы лишний раз подчеркнула, что человек он для завода чужой. Раньше вахтеры были знакомы, Андрей даже не носил постоянного пропуска — его и так знали.
Цех встретил мощным гулом станков. Когда-то этот гул, этот широкий пролет цеха с высокими окнами, с рядами станков, возле которых стояли люди, — все это в свое время было обычным, повседневным, родным.
Сразу же возле двери справа на карусельном станке работал Андреев одногодок, белобрысый Витька Горелов. Синилов сразу узнал его. Окликнул. Но тот не шелохнулся, наблюдая за движущейся огромной деталью. Витька оглянулся лишь тогда, когда его тронули за плечо. Оглянулся и расплылся в улыбке.
— Андрейка! черт! — крикнул Витька и сжал до боли его левую руку.
— Опять к нам? — спросил Витька, все еще озаряя товарища белозубой улыбкой.
— Нет, — покачал головой Андрей. — В гости! Рука еще болит.
Но Витьке некогда было — станок работал, требовал внимания. Андрею вспомнилась шутка: на самом большом станке работает самый маленький в цехе — крепыш Витька Горелов.
Радостно встретил Синилова старый мастер с седой, клинышком бородкой, в пенсне, всем известный Иван Митрич. Ему уже на пенсию пора, а он бегает по цеху, шумит, никому не дает покоя. Это он научил Андрея слесарному мастерству, а потом гордился своим учеником, беспокоился о нем больше всех.
Иван Митрич даже прослезился. Принялся дотошно расспрашивать Андрея о житье-бытье. Но мастера окликнули: ни у кого нет столько хлопот, как у мастера.
Все заняты, у каждого здесь есть свое дело, а у него здесь только прошлое. Андрей круто повернул к выходу.
Письмо от Дуси получил неожиданно. Дуся сердилась.
«Что с тобой делается, Андрей? — спрашивала она. — Я опять разыскиваю тебя, а ты не пишешь, даже не сообщил новый адрес. Пришлось стороной наводить справки. Нехорошо. Зачем же так легко поступаешь с нашей дружбой? А может, тебе опять плохо? — уж тревожилась она. — Может, ты упал духом? И как это можно, Андрюша? Приезжай скорее к нам, лучше тебе с нами будет, и ребята тебя ждут. Работу найдем. Приезжай!»
Эх, Дуся, милая девушка! Что делать? Он виноват перед нею. Запутался. Сам не знает, к какому берегу причаливать. Потянуло на Егозу.
…На гору взбирался с трудом, отдыхал несколько раз. А на вершине обдал свежий ветер, и Андрей вздохнул полной грудью.
Хорошо! Здесь все по-прежнему. И маленькая, накренившаяся набок бревенчатая избушка, примостившаяся прямо на камнях; ниже — пустующая загородка, в которой когда-то жила раненая косуля; все те же голубые дали, дымящиеся маревом.
Сначала Андрей подумал, что в избушке никто не живет, но ошибся. На порожке стоял котелок малины, значит кто-то есть. Внизу, возле загородки, хрустнул сучок, и только теперь Андрей увидел человека, собиравшего сучья. По неторопливым движениям, по тому, как тяжело этот человек нагибался и складывал сучья на полусогнутую левую руку и еще по каким-то неуловимым признакам, Андрей понял, что человек этот стар. И когда тот повернулся с охапкой сучьев, узнал в нем деда, жившего здесь до него.
Старик кое-как вскарабкался к избушке, бросил хворост возле камня и из-под седых мохнатых бровей внимательно посмотрел на непрошенного посетителя.
— Не узнаешь, дедушка? — спросил Андрей.
— Вас тут много ходит, разве узнаешь всех-то? — ответил неприветливо старик.
— Вообще, конечно, — согласился Андрей. — Только в прошлое лето я вместо вас тут сидел.
— А-а! — как-то уж очень равнодушно произнес старик и принялся ломать сучья на мелкие доли: камин в избушке был маленький и длинные сучья в него не входили.
— Вы ж, дедушка, тогда на глаза жаловались, — сказал Андрей, — лучше, что ли, они у вас стали?