Просто жизнь
Шрифт:
Укладывая дочь спать, он садился у изголовья, клал сильную руку на ее голову и рассказывал сказки и разные небывальщины: про Ивана-царевича и серого волка, про справедливых и злых людей. Так, со сказками, Аленка и засыпала. Росла она застенчивой, впечатлительной, восприимчивой ко всему доброму и злому.
А когда дочь засыпала, садился Грач чеботарничать. Почти каждую ночь соседи могли видеть в завешенных окнах избушки свет. Гас он только с первыми петухами. А утром вместе со всеми Грач был уже на ногах.
Постепенно к Грачу привыкли, привыкли к его тяжелому
Прошло много лет. Уже седина проступила в волосах Грача, уже Аленка стала чернобровой статной девушкой, когда в селе снова заговорили об этом странном человеке.
Как-то в октябре, когда размокшую от обильных осенних дождей дорогу прихватили первые морозцы, в Лесное прикатила «Победа» и остановилась возле правления колхоза. Из нее вылез полковник в серой каракулевой папахе.
В кабинете председателя он снял папаху, положил ее на стол и пригладил рукой седые волосы. Потом спросил, поглядев вприщур на председателя:
— В вашем колхозе проживает Дмитрий Иванович Добрынин?
— Добрынин? Дмитрий Иванович? Минуточку! — председатель достал какую-то книгу, полистал ее и улыбнулся: — Нашел, товарищ полковник. Дмитрий Иванович Добрынин 1915 года рождения, плотник, столяр и чеботарь. У нас зовут его Грачом.
— Почему же Грачом?
— Черный он: и борода черная, и голова черная, и глаза черные.
Полковник встал:
— Ведите меня к нему.
Был уже вечер. Грач только что вернулся с работы и ужинал вместе с дочерью. Оба молчали. Лишь однажды, как бы продолжая прерванный разговор, Аленка обронила:
— Это, папа, интересная книжка. Про партизан.
— Угу, — отозвался Грач, и легкая тень печали пробежала по его бородатому лицу, а рука, державшая ложку, дрогнула.
В сенках послышался стук, приоткрылась дверь. В нее заглянул председатель.
— Можно? — спросил он.
Грач как хлебал щи, так и продолжал хлебать, только бросил через плечо:
— Не заперто!
Аленка продолжала накладывать в тарелку кашу, даже не оглянувшись. Когда следом за председателем вошел полковник, Грач нахмурился, положил на стол ложку. Инстинктивно почувствовав изменившееся настроение отца, резко повернулась Аленка, повернулась да так и застыла с тарелкой в руках, переводя тревожный взгляд с пришельцев на отца.
Полковник прошел вперед и протянул руку Грачу.
— Здравствуйте, Дмитрий Иванович.
Грач посмотрел на него исподлобья, не поднимаясь из-за стола, пожал руку.
— Не узнал? — улыбнулся полковник. — Присмотрись хорошенько. Я Белов.
Грач наклонил голову, опять взялся за ложку, помешал ею в тарелке и тихо ответил:
— Узнал. Из миллионов узнал бы.
Медленно поднял голову — тяжело поглядел на пришедшего.
Полковник отвел взгляд в сторону, как-то виновато, беспомощно улыбнулся.
— Ну, зачем приехал? — все так же тихо, сдерживая себя, проговорил Грач. — Зачем? Видишь — живу честно, никого не обижаю. Простить меня приехал — не желаю я твоего прощения. Слышишь? Не желаю! Не мешай! — вдруг яростно крикнул он и хватил кулаком по столу. Жалобно звякнула ложка. Аленка
— Не надо, папа. Они уйдут, они сейчас уйдут…
Грач медленно поднялся: он был страшен в своем гневе.
Председатель благоразумно попятился к двери, но полковник уходить не собирался. Он, внешне сохраняя спокойствие, расстегнул шинель, повесил на гвоздь папаху и, сев, бросил председателю:
— Вы идите, пожалуйста.
Когда дверь захлопнулась, полковник проговорил:
— Садись, Дмитрий Иванович. Кипятиться не надо. Садись же, чудак ты человек!
Грач тяжело опустился на стул и задумался. В памяти его отчетливо всплыли далекие дни.
…Студентами они дружили, мечтали о будущем. Но грянула война, задымила пожарами, и два приятеля потеряли друг друга в этом страшном круговороте.
…Старший лейтенант Белов попал в плен к немцам. Его отвезли в городок на Орловщине, и здесь он встретил своего старого приятеля Дмитрия Добрынина.
Когда Федора Белова ввели на допрос, он огляделся — и сердце словно ножом полоснули.
В статном, щеголеватом полицейском начальнике, что стоял возле стола, за которым сидел немецкий майор в пенсне, узнал Федор своего закадычного друга Митьку Добрынина. В общежитии они вместе делили последние студенческие деньги, а в трудные минуты брали поденную работу. Митька хорошо чеботарил: это ремесло он перенял от отца. И вспомнилось еще Федору, как они давали друг другу клятву на верность и вечную дружбу.
А теперь вот он, Митька Добрынин, стоит у стола в форме немца, небрежно держится правой рукой за портупею и косит свои черные глаза на Федора, советского летчика, сбитого недавно в бою.
Белова допрашивали. Полицейский начальник был переводчиком: натаскался среди врагов, хорошо изучил немецкий язык.
Федор молчал. Его били. Он молчал и с содроганием думал о своем бывшем друге: какая шкура, какая сволочь! И боялся, чтобы Митька тоже вдруг не ударил его.
И Митька ударил. Когда немецкий майор в изнеможении опустился в кресло, вот тогда Митька наотмашь ударил Федора по лицу, — и этот скользящий звонкий удар был больнее всех других, нанесенных немцами. Федор глянул на Митьку с бессильной яростью, в глазах закипали слезы.
А Добрынин медленно отвел в сторону свои черные хмурые глаза и непонятно было, какие страсти обуревали его пропащую душу. Следующей ночью Федор Белов бежал. Помогли полицейские, работавшие на партизан, они в ту ночь охраняли пленных. Так он очутился в партизанском отряде генерала Терентьева. С тех пор Белов дал себе клятву: на краю света, под землей или под водой, куда бы ни скрылся предатель, разыскать его и расквитаться.
Выздоровев, Федор пошел к генералу, рассказал ему все о бывшем друге и попросил дать бойцов, чтобы ночью выкрасть Добрынина и судить его именем народа, который он предал, именем революции, чьи святые законы он попрал. Генерал сухо выслушал Белова и отказал. Были дела поважнее. Больше того, генерал предупредил, что за самовольные действия он расправится круто.