Просто жизнь
Шрифт:
— Поссорились?
— Не поссорились, но был один такой случай… напрасно я, конечно, держу его в памяти, но не могу забыть… Нам, девчонкам, выдавали в детдоме ленточки для косичек — голубые и желтые. Мне дали голубую, а девчонке справа от меня — желтую. Та захныкала, ей, мол, нужна тоже голубая, как у меня. А девчонка была любимицей нашей воспитательницы. Та пообещала ей достать голубую, но девчонка все равно ныла. И в это время вошла Раиса Васильевна, спросила, в чем дело. «Ну, подумаешь, — сказала она. — Вот мы сейчас у Оленьки возьмем
— Так и осталась ты без голубой и без желтой, — договорил за нее Петр, — но отчего же ты не сказала потом?
— Не умею я говорить, когда обидят. Вообще-то научилась теперь на работе, а раньше не могла. Надуюсь, замолчу, и все.
— Ты, значит, и на Раису Васильевну обиделась? — спросил Петр. — И до сих пор?
— Я долго тогда мучилась. Все не могла простить. Потом простила. Да, видно, не до конца, — вот и мучаюсь с тех пор. А особенно, когда отдала она меня на воспитание. Я думала, что к себе возьмет, — не взяла. Глупая я. У нее своих детей полно, понять надо было, а вот осталось и это во мне. Плохо, когда не можешь простить любимого человека, хуже нет… Поеду я к ней. Вот сошью новое платье и поеду.
— Поезжай, как есть, — сказал Петр.
— Поеду, — быстро ответила Ольга. Она даже повеселела от этого решения. — Что-то холодно стало.
— Да, потягивает с реки, — сказал Петр. — Вон и туман.
Легкие полосы, облачка тумана повисли над водой, — слоистые, прозрачные, как дым от сигареты. Крякнул селезень в кустах, промчались два огня — фары машины — через мост, ярче разгорелись звезды на небе.
— Пора забираться в палатку. Там должно быть тепло.
Ольга встрепенулась.
— До чего же ты пугливая… или напуганная, — сказал Петр. — Ты себя боишься, своей свободы. Внешне — да, никто тебе не запрещает делать, что ты хочешь, а на самом-то деле ты как рабыня: ты уж слишком во власти своих правил, привычек, страхов.
— С чего ты взял? — удивилась и даже рассердилась Ольга.
— Я видел, как ты уезжала из дома, озираясь. Ты боялась всего: что скажут дома, что скажут старухи на скамеечках, что подумаем мы, что скажут на работе, — разве не так?
Ольга промолчала. А Петр отчитывал ее, как маленькую. Он резко говорил:
— Я уверен, что ты считаешь себя некрасивой, ты и держишься, как дурнушка, а на самом-то деле… — Петр помолчал. — На самом-то деле ты как-нибудь вглядись в себя получше. Нет, для начала не в себя даже, а в глаза человека, который тебя любит.
— Такого нет, — сдавленно сказала Ольга.
— Неправда, — сказал Петр. — Этого быть не может. В твоем Иванове слишком много девчонок и слишком мало парией, и ты решила, что твое место последнее, есть покрасивее тебя, и то не могут выскочить замуж. А при чем тут расписная красота? Красоток теперь столько, что лучше бы их было поменьше. Лучше,
— Она была не вольна в своей судьбе, — сказала Ольга.
— Вот именно, не вольна, а ты вольна.
В этой поездке Петр испытывал такое чувство, будто снимал с себя слой за слоем что-то наносное, фальшивое, ненужное. Он был свободен, доверчив и хотел помочь Ольге почувствовать то же, что чувствовал сам.
— Смотри-ка, смотри, какая луна!
Луна была на ущербе, яркая, чистая, такая же, как и звезда рядом с ней. Она всегда рядом, эта звезда. Сколько раз Петр радовался этим неразлучным небесным друзьям.
— Когда я полз на мотоцикле по Каракумам, прямо по барханам темной ночью, нет, не темной, прозрачной, белесой, серебряной, как сейчас, — надо мной были низко-пренизко звезды, и вот она, луна. Я тогда понял, откуда такая красота на восточных коврах и почему у мусульман почитается полумесяц. Его нельзя не почитать. Видел я по-своему прекрасное небо и на севере, и на западе, и на востоке. Над лесом, над водой, над горами, и в детстве, и в отрочестве, и в юности, и теперь вот вижу. Луна не просто спутник земли, а еще какой-то особый спутник человеческой жизни.
— Спасибо, что не поленился вернуться за мной из Палеха… — сказала Ольга. И снова стала рассказывать о себе, то подшучивая над собой, то сожалея, что как-то не так у нее все получается в жизни. Вспоминала работу, встречу недавним утром. Первых посетителей.
К первому посетителю Ольга всегда относилась особенно, почти так же, как и к своему самому-самому первому «клиенту» еще во время учебной практики. Она ждала его напряженно, всем существом.
— А ты, наверно, равнодушный человек?
— Бываю и таким, что на все наплевать.
— Но когда станут бить тебя, ты будешь звать на помощь?
— Естественно. А может, просто взмолюсь… А может, сам постараюсь убить…
— А если бы напали вот сейчас, вот сейчас?.. — спросила Ольга шепотом, вглядываясь в полумрак, окружавший костер.
— Боишься, что не смогу защитить?
Она молчала. Петр невольно стал поглядывать по сторонам.
— Вообще-то, я сама могу защищаться, — сказала Ольга. — Я уже привыкла, что мужчины теперь плохие защитники.
— Видишь, каким ненадежным человеком я тебе кажусь. Я дрался не раз, и уж если придется, попробую стоять до конца, но лучше не надо… Не хочу я этих экспериментов. Мне противна власть физической силы, хоть это и культивируется, и даже модным считается…
— А не получится так, что люди станут хиляками и вымрут? — спросила Ольга.
— Никогда. Сила может быть приятной, радостной, она страшна не сама по себе, смотря на что ее употреблять, к чему приучить. Настоящая сила — бережная.
— Ты хочешь идеала, а его нет и не может быть.