Простодушны и доверчивы
Шрифт:
— Подари! — капризно проскрипел малыш совсем не детским басом.
— Подгузник смени, — с облегчением выдохнув, посоветовала Ольга и сделала последний шаг.
Оказавшись в просторной горнице, убранной в стиле допетровских реформ по обмену русской самобытности на европейскую самоидентификацию. Бревенчатые стены завешены восточными коврами, пестревшими всевозможными узорами и красками. Вдоль длинного стола узкие лавки с резными спинками. Такое же деревянное кресло, покрытое шкурой белого медведя, голова которого служила хозяевам
На столе разнообразные блюда с ендовами — судя по всему, накрыто к приёму пищи. Наборные слюдяные оконницы, перечерченные вдоль и поперёк тёмными полосками из металла. Внушительные с виду дубовые двери. И, само собой, иноземные напольные бронзовые подсвечники с горящими свечами. Ну — подумала Ольга — тут будет не младенец, а какой-нибудь совершеннолетний обольститель.
А она, между прочим, уже второй день замужем. Поэтому думать только о супружеской верности — настраивала себя путешественница по миркам Нави. И упрямо шагать туда-обратно для следующей смены декораций. Что, кстати, лучше сделать загодя — поспешно отмерила она пять шагов вперёд и четыре обратно.
Однако на этот раз её не искушали и не жалобили — в горницу вошла старая женщина с высоким посохом в руке. В шитом серебром лазоревом опашне. Само собой, в белоснежном покрове на голове и шапке, опушённой горностаем. Несмотря на весьма почтенный возраст и кучу морщин, женщина была красива — чем в межмирье никого не удивишь. Как только дух достаточно вызреет, чтобы наводить на себя мороки, он тут же становится записным красавцем или писаной красавицей.
Женщина посмотрела на залётную гостью так, словно давно её ожидала. И не вполне довольна опозданием. Однако милостиво махнула рукой на лавку и повелела:
— Садись.
— Спасибо, — вежливо отказалась Ольга, — я постою.
— Сядь, говорю! — властно приказала якобы хозяйка якобы терема, пристукнув посохом об пол.
— Ай донт андестенд, — выкрутилась Ольга, ибо язык не поворачивался хамить пускай притворной, но всё же старой женщине.
— Юродствуешь? — холодно усмехнулась та. — Вновь навздела на себя непотребную кличку Лёка? Как не билась с тобой, а ты всё одно так и не восприяла своё поименование.
Отругала и медленно величественно опустилась в кресло. Этот голос — узнала его Ольга — эти ни с чем несравнимые интонации. Эта отповедь, довольно чувствительно задевшая за живое…
— Гата? — неуверенно буркнула она.
Дёрнулась, было, исполнить повеление подойти к лавке и сесть. Но, с места не сдвинулась: когда тебя дважды пытались развести на одном и том же, в третий раз ты обязательно усомнишься. Если не окончательно безнадёжно туп.
— Так, это что, твой дом? — принялась оглядываться гостья, на которую обиталище Сумерлы просто не могло не произвести впечатление. — Знаешь, а тут мило. Только ковры слишком пестрят и…
— Да, сядешь ты или нет?! — досадливо прервала её хозяйка, вновь грохнув посохом об пол.
— А можно мне то кресло… Помнишь, на котором ты сидела, когда мы познакомились? — взмолилась Ольга нечеловечески жалобным голосом.
— Нет его, — буркнула хозяйка, сверля её сумрачным взглядом.
Гата бывала с ней разной — иногда беспощадно прямолинейной, а то и жестокой. Но таким взглядом полного неприятия своей подопечной никогда.
— А что с ним? — упрямо настаивала Ольга на прояснении, казалось бы, незначительного вопроса. — Неужели опять сгорело?
— Сгорело, — сухо поддакнула хозяйка терема.
Перед глазами встал белый унитаз в торговом центре, куда юркая игошка нырнула при их первом знакомстве.
— Как его угораздило? — посетовала Ольга, качая головой. — Мне оно казалось несгораемым.
— Садись, — сменив тактику, устало выдохнула фальшивая Гата.
С такой вселенской скорбью в голосе, что всем прочим человеческим скорбям теперь будет стыдно показаться людям на глаза.
— Не торопись, а то успеешь, — припомнилась Ольге ещё одна шуточка Ветки.
Она отставила назад левую ногу, не удержавшись и уточнив:
— Ты случайно не крикса? Знаешь, почему-то в Нави много именно крикс. Такое впечатление, что сюда забрасывает всех до единой стервозных баб.
Хозяйка, казалось, не слышала её вежливых издевательств: её глаза были прикованы к ногам гостьи. А ноги — вдруг почувствовала шутница — прикованы к полу. Оставалось всего лишь перенести тяжесть тела с правой ноги на левую, и последний шаг сделан. Но, никак не получалось.
— Только не говори, что и тебе нужен мой лук, — понимая, что попалась, всё-таки умудрилась усмехнуться Ольга.
— Не ей, а мне, — раздался в дверях ещё один незабываемый голос.
— Ты бы хоть личину сменил, — поморщилась она.
— А чем тебе эта не хороша? — тоном неоспоримого превосходства осведомился подошедший ближе Моргощь.
Остановился он — прикинула Ольга — как раз где-то в районе её пятого шага туда и первого обратно. Словно там пролегала некая невидимая граница, пересечение которой представляло для колдуна проблему.
— Эта личина мне хороша настолько, что я готова видеть её в постели каждую ночь, — полным искренности голосом парировала она.
И дунула в оберег Сумерлы.
— Бор Большак тебе здесь не поможет, — с невозмутимой уверенностью попытался запугать её Моргощь. — Это место ограждено от духов леса. Защитные заговоры этой трухлявой деревяшки тут не работают.
— А огненные заклятья? — заинтересованно переспросила Ольга.
Выхватила из колчана пучок стрел и вонзила его в правую ступню. Однажды она пролила туда же раскалённое в сковородке подсолнечное масло — оказалось, что и без масла эффект тот же. Гордо промолчать и не подумала: заорала в голос — чуть не лопнула с натуги. Зато огонь разрушил заклятье, удерживавшее ногу на месте.