Простой, как снег
Шрифт:
– Какая-то ненормальная, – сказал Карл. – Пошли к тебе.
Я жил примерно в полутора милях к северу от Каинов в очень похожем доме. Он стоял на улице, почему-то называвшейся Вэлли-Вью, или «вид на долину», но никакой долины оттуда видно не было. На самом деле мы жили у подножия горы, и со всех сторон открывался вид только на возвышенности.
Если добираться к Каинам по улицам, то путь отнимал много времени, но можно было его срезать через двор миссис Оуэне, а затем – через пустой участок земли, где два года назад сгорел дом Бутов. Добравшись до Талус-роуд, можно еще срезать путь через участок Борденов. В принципе, от меня до Каинов можно добраться за примерно пятнадцать минут. Мне предстояло проделать это много раз.
Все это будет важно.
***
Ей дали имя Анна, но она настаивала,
– Мне нравится твое имя, – сказала Анна. – Это почти идеальный двойной дактиль*.
– Что?
– Хиггелди-пиггелди – вот идеальный двойной дактиль. Два слова из трех слогов каждое, с ударением на первом слоге. У тебя в имени и фамилии одинаковое количество слогов и почти одинаковые звуки. Имя как будто отражает фамилию в зеркале – и наоборот, они параллельные, параллактические, и еще какие-то. Я не знаю, как лучше выразиться.
– Понятно.
Я хотел с этим покончить. Если бы она не использовала «хиггелди-пиггелди» в качестве примера, то я мог бы рассказать ей про своего умершего дядю и о том, что он умер при странных обстоятельствах. Может, в ее словах и имелся смысл – не исключено, между нами есть какая-то связь. Вдруг наши жизни идут параллельно, хотя у нас только общее имя? Мы могли бы обсудить все это с Анной, но я не хотел продолжать разговор, в котором использовались слова «хиггелди-пиггелди»*, и в особенности, если меня сравнивали с беспорядком и хаосом.
– Тебе следует обращать внимание на такие вещи. Это твое имя – и оно всегда будет с тобой. Оно что-то означает. О зеркальном отображении стоит подумать. Или это – повторение? В любом случае, это двойная природа. Может, у тебя был брат-близнец, о котором ты не знаешь. Может, тебя преследует призрак. А может быть, дело тут в параллельных прямых. Знаешь, они встречаются в бесконечности. Это интересно. Но, не исключено, это к тебе не имеет никакого отношения. Я тебя еще недостаточно знаю, чтобы со всем этим разобраться.
– Ладно, оставим это. А твое имя? Что оно означает?
– Тебя придется догадаться самому.
***
Она всегда была странной. И она, и ее друзья. Они молча ходили по школе в траурной одежде, пользовались черной помадой, красили волосы в черный цвет и использовали черный карандаш для обводки глаз. В школе училось семеро «Мэрлинов Мэнсонов» («По одному на каждый день недели, словно нам одного было бы недостаточно», – сказал Карл), причем трое – в нашем классе. Двое были в выпускном, двое – в третьем классе средней школы, в первом таковых не оказалось. Мы надеялись, что они находятся в списках на отчисление.
Они выделялись, как искалеченные или сильно порезанные большие пальцы рук. Мы считали их претенциозными и полными дерьма. Они редко ходили по одному, за исключением Анны. Обычно это была этакая странствующая группа скорбящих. Ее же я обычно видел сидящей в классе в одиночестве, или она в одиночестве ела в кафе, или в одиночестве просто стояла в коридоре. Вначале мне в ней больше всего не нравилось именно это. Я считал ее еще более наглой и еще более выпендривающейся, чем ее друзья, а затем мне это в ней стало больше всего нравиться. Наверное. Иногда так бывает, а иногда все получается наоборот.
Наша школа, добрая старая средняя школа имени Гамильтона*, состояла из трех этажей. Это было длинное прямоугольное здание, расположенное на возвышенности и протянувшееся с востока на запад. С каждой из боковых, более узких сторон, имелся вход. Время от времени начинались споры о том, в честь кого названа школа. Почти все предполагают (об этом всегда говорила Анна), что в честь прославившегося внебрачными связями Александра Гамильтона, которого на берегу реки Гудзон застрелил Аарон Бурр на дуэли из-за распространения лжи и слухов. Много лет назад в городе жили Гамильтоны, но никто не смог обнаружить в их деяниях ничего заметного или достаточно выдающегося для того, чтобы в честь них называли здание. Поэтому люди считали, что школу назвали в честь того самого Александра Гамильтона, среди них – моя мать. Ей очень не нравилось, что город назвал какое-то здание, да еще и школу, в честь такого аморального типа.
– Но он же на десятидолларовой купюре, мама, – заметил я.
– Решения федерального правительства о том, что считать подходящим, а что нет, не имеют к нам никакого отношения, – ответила она. Это было самое сильное политическое заявление, которое я слышал из уст матери.
Перед занятиями все стояли в коридорах, и у всех имелось свое место. Участники музыкальных групп всегда выбирали подвал, эстетствующие типы болтались рядом с классом мистера Девона, спортсменов всегда можно было найти на первом этаже у западного входа, недалеко от самых старших, дегенераты обитали на втором этаже в восточном крыле, а любители дебатов и речей – в западном крыле. («На втором этаже мне нечего делать», -всегда говорил Карл). Карл перемещался с этажа на этаж, и для него никогда не имело значения, где нахожусь я. Анна и все остальные упыри всегда располагались на третьем этаже, этакой темной тучей нависая над металлическим строением, в котором располагался спортзал, над футбольным полем и беговой дорожкой вокруг него. Иногда, направляясь в школу, я поднимал голову и видел их в окне – неподвижных черных ворон, высоко устроившихся на жердочке на фоне утреннего неба. После занятий они вместе отправлялись в ближайший лес. Говорили, что они там занимаются разными делами – балуются наркотиками, занимаются сексом и проводят ритуалы с жертвенными животными. Говорили, что они там также ворожат, наводят порчу на жителей города и размышляют, кого бы еще помучить, кому принести боль и страдания. Некоторые ученики из школы избегали бывать в лесу, но у меня такой проблемы никогда не возникало. Мы с Карлом набредали на деревья со странными метками, вырезанными на них, а также на круг из перевернутых крестов. Но мы никогда не знали, сделали это сами «готы» или кто-то другой, пытающийся еще больше подмочить их репутацию. Все это казалось таким глупым. Но кого можно считать большими идиотами – группу учеников средней школы, стоящих кругом и монотонно произносящих непонятные заклинания, – или всех остальных, полагающих, что это на самом деле происходит и действительно может сработать?
О них ходило множество слухов. Они считались наркоманами и вегетарианцами. Говорили, что они делали пирсинг в самых неожиданных местах, татуировки рун и символов, а также наносили на все тело надписи на иностранных языках и поклонялись Сатане. Их считали колдунами и ведьмами. Они, вроде бы, проводили странные оккультные ритуалы, включающие обезглавливание животных, пили кровь. Ходили слухи, что парни из группы сделали девочек своими женами, а потом все менялись партнерами. Они занимались пытками и самоистязанием, наносили себе увечья. Они вступали в половые связи с трупами. Все они были гомосексуалистами. Если верить всему, то это были татуированные сатанисты-мормоны с гомосексуальными, садомазохистскими и некрофильскими наклонностями, прокалывающие тела во всех местах, употребляющие наркотики и готовящие только вегетарианскую пищу. У нас была маленькая школа, и они, вероятно, знали, что говорят за их черными спинами, – но никогда никому не отвечали. Они были таинственными и странными, и их никто не любил.
***
Я бы вечно игнорировал Анну Кайн, но она заговорила со мной первой. Если бы я знал, что она направляется в мою сторону, то предпринял бы все возможные усилия, чтобы избежать встречи. Она относилась к тем людям, вместе с которыми лучше не попадаться на глаза другим. И также нельзя было предположить, что она с кем-то заговорит первой. Она подобралась ко мне украдкой. Стоял конец сентября, я находился в библиотеке, убивая обеденный час за проверкой новой теории, предложенной мне одним из учителей. Я взял «На дороге» Джека Керуака* с полки, развернулся и увидел ее. Анна тихо стояла в нескольких футах и спокойно смотрела на меня.