Пространство сна
Шрифт:
В редкие минуты просветления Надин с изумлением рассматривала себя в зеркале и клялась Замковской, что больше ни-ни. Ирина хотела отправить ее домой с еженедельной машиной, курсировавшей между гостиницей и их домом в Барвихе, но потом, поддавшись уговорам Матрены, согласилась оставить до выходных, о чем теперь жалела.
На самом деле ей гораздо больше нравилась новая «тетя», чем прежняя. Оказывается, внутри этой, закованной в латы педагогических и медицинских знаний, женщины жила нормальная баба со своей тоской и нерастраченной нежностью. Оказывается, она действительно любила Сереньку,
Кроме того, у тети обнаружился красивый и довольно сильный голос, которым она вполне сносно целыми днями напевала песни из репертуара Джо Дассена и Мирей Матье. Все это было очень здорово, но…
Но доверить сына полупьяной женщине Ирина все-таки побаивалась, к тому же Надин вдруг начала заигрывать с охранниками, а потом перешла и на местных жителей, чем привела Замковскую уже в полное возмущение.
Она никак не могла понять, когда «тетя» умудрилась превратиться из интеллигентной женщины в запойную алкоголичку. Ирине казалось, что та просто валяет дурака.
Допрос, проведенный в один из редких просветов, дал странный ответ. На прямой вопрос Замковской:
– Надин, что случилось, почему вы пьете?
Тетя вздохнула, посмотрела куда-то вдаль и сказала:
– Нравится…
С детства ненавидящая пьянство, Ирина нашла все-таки в себе силы вежливо спросить:
– А раньше?
– А раньше я и не знала, что может быть так хорошо, – честно призналась Надин, продолжая глядеть куда-то вдаль.
Хоть и не запойная, все равно не понятно, что с ней дальше делать.
Матрена, виновато глядя на Замковскую, каждое утро и вечер являлась покормить и поиграть с Серенькой. Она уже ничего не говорила в свое оправдание, но и денег за визиты брать отказалась категорически.
Доктор Ирине с Серенькой съездить в Москву повидаться с Тимофеем разрешил, но предупредил, что лучше всего, если они вернутся в понедельник к занятиям, а в субботу и воскресенье не будут делать перерыва в попытках научить Сереньку катать машинку по полу, а не хватать ее и прижимать к себе. Никакого прогресса на эту тему пока видно не было.
На вопрос о муже женщины из Энска он посоветовал Ирине дочитать письма, в которых содержатся, по его мнению, ответы не только на этот, но и еще на множество могущих у нее возникнуть вопросов.
А про симбиотические связи сказал:
– Видите ли, Ирина Николаевна, у многих детей, которым мы пытаемся помочь, в большей или меньшей степени поражен мозг, и одна из наших задач состоит в том, чтобы найти ему какую-нибудь замену. В лучшем случае это оказывается те, другие, непораженные участки мозга, которые берут на себя функции больных, помните, мы с вами об этом говорили…
Замковская кивнула.
– Гораздо чаще срабатывает другая схема, которая, кстати, обычно является и ступенью на пути к замещению функций одних участков мозга другими. Это когда вместо ребенка работает мозг взрослого человека. Нам иногда, да что там говорить, довольно часто удается подобрать к ребенку в пару педагога или врача, создать симбиотическую пару, где ребенок начинает как бы пользоваться способностями взрослого.
– Но ведь тогда получается, – почти закричала Замков-ская, – что их никогда нельзя будет разделить, ваши сотрудники должны усыновлять или удочерять всех пациентов, с которыми они образуют эти ваши «симбиотические пары»! Вы же, выходит, просто воруете детей!
– Пожалуйста, хотя бы немного умерьте ваш праведный гнев, Ирина Николаевна, – невозмутимо сказал Зуев.
Они шли по дорожке запущенного парка вокруг больницы, направляясь к какому-то неведомому Ирине месту. Снега вокруг еще не было, но осень уже фактически кончилась, отступила – последними часовыми ее остались немного желтых и красных листьев на кленах да незамерзшие лужи под ногами.
Верный Гриша топал чуть сзади, сопровождая «охраняемую». Он и успел поймать выскочившую вдруг из-за куста сумасшедшую Машу:
– Тили-тили-тесто, жених и невеста, – радостно продекламировала она, не обращая внимания на могучие руки, держащие ее в объятиях.
Ирина досадливо отмахнулась, Алексей Михайлович, казалось, вообще не заметил появления сумасшедшей, а Гриша, подержав ее несколько секунд, убедился, что причин для тревоги нет, покачал головой и поставил обратно на землю.
– Увы, он счастия не ищет… – запела Маша и понеслась на всех парусах в сторону главного корпуса, – и не от счастия бежит…
– Сядем, – сказал Зуев, показывая на скамейку, стоящую на краю склона, уходящего вниз к реке.
– Красиво тут, – невольно выговорила Замковская.
Появление Маши, спокойствие Алексея Михайловича и ненавязчивое очарование зимнего пейзажа (на той стороне реки снег уже почему-то лежал) поумерили ее пыл, и она, как оказалось, вполне могла не только сердиться, но и слышать собеседника.
– Никто никого не ворует. – Зуев начал точно с того места, где прервался их разговор. – Во-первых, тут действует некое правило, которое я бы назвал «правилом несгорающей цифры». То есть, развиваясь в этом симбиозе, ребенок действительно резко откатывается назад, когда связи рвутся. Но если достигнут определенный уровень этого развития, то он становится, как в известной телевизионной игре, в каком-то смысле несгораемым, движение назад на этом уровне прекращается. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Надеюсь, что да, – отозвалась Ирина. – Получается, что есть в восхождении на гору некоторые площадки, поднявшись на которые ты уже плотно на них закрепляешься и назад не катишься…
– Ну, если вам такое сравнение нравится больше – пожалуйста. – Алексей Михайлович удовлетворенно кивнул. – И, во-вторых, пара ребенок – педагог создается здесь, в больнице, потому, что взрослый, врач или педагог, знает, что делать и имеет мужество и терпение для этих действий. Никто и никогда не возражал бы, чтобы эти пары дополнительно создавались бы и дома между матерью и ребенком. Только этого практически никогда не случается. Мамы или слишком заняты, или не понимают и не слышат то, что им говорят, или слишком сильно любят своих драгоценных детей и боятся причинить ребенку, как им кажется, вред.