Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства
Шрифт:
— Ну уговорила, уговорила… — сказал Серега. — Я согласный. Сейчас четыре дня праздников, а потом — в ЗАГС.
— Ты врешь, — улыбнулась Джулия, — ты не хочешь ехать. Я тебе не нравлюсь, да? Думаешь, что ты будешь там рабом империализма? А здесь ты кто?
— Ничего я не думаю; — просто это… Не просто. Я здесь родился, сорок лет прожил, говорю, думаю и пишу по-русски, а придется вдруг стать итальянцем?
— Тарковский у нас был русским, но делал «Ностальгию» — весь мир ее видел, это шедевр, так.
— Я не Тарковский, я маленький Панаев. Он
— Не беспокойся, ты будешь лучше. Ты не национален. Что «Истина», что «Мечта» — это русские картины? Нет! Их поймет любой. Это — для всех.
— Ты думаешь, мне не нужны русские корни? — спросил Серега. — Все картины из них выросли. Я не ломаюсь, я думаю, понимаешь? Давай отложим до после праздников.
— Хорошо. Только если будешь думать, а не придумывать, как сказать «нет». Вы, русские, очень привыкли делать не так, как думаете и говорите, так, как вас учили, а не так, как думаете.
— Не бойся, я уже перестроился, — усмехнулся Серега.
Подъехала Аля. Она вошла в комнату, улыбающаяся, довольная:
— Все на мази. Бори был на месте. Сейчас он сделает машину и грузчиков. Через четыре часика, синьор Панаев, весь ваш музей будет на колесах.
— Я ему сказала, — лаконично сообщила Джулия.
— Бестолковый! — скривила губы Аля. — Конечно, он ехать не хочет, да?
— Он думает.
— У-у, это прогресс! Цивилизация наступает. Беспартийный большевик Панаев признал историческое поражение социализма!
— Ничего я не признал, — буркнул Серега, — сказал, думаю, значит, думаю.
— Когито эрго сум. Понятно. У тебя совесть есть? Что ты там думаешь?! У тебя второго шанса может не быть. Сам же говорил: неизвестно, как все повернется. Вот выведет кто-нибудь танки и скажет: «Ребята, давайте жить дружно!» И чтоб другие жили дружно, гражданин Панаев огребет десять лет без права переписки.
— Заколебала ты меня! — рявкнул Серега почти не в шутку. Аля притихла.
Минуты две просидели молча. Аля дулась, Джулия накручивала на указательный палец прядь своих каштановых волос. Серега с горя жевал бутерброд. Когда проглотил, извинился:
— Прости, нервы гуляют, — и поцеловал руку, которую Аля положила на стол.
Аля примирительно погладила его по голове. Джулия отчего-то насупилась.
— Что ты? — обнимая ее за плечо, поинтересовалась Аля.
— Я лишняя, — произнесла Джулия, — все-таки любовь — для двоих. Тогда мы были пьяные, а сейчас мне нет комфорта.
— У вас тут бутылку достать можно? — поинтересовалась Аля тоном профессионального алкоголика.
— Самогон — можно, — сказал Серега. — Хоть сейчас. Только стоит ли? Скоро твои ребята приедут, грузить будут, а мы тут в кайфе. Неудобно.
— Ну, тогда пойдем гулять. Пусть Юлька посмотрит нашу действительность.
— Пойдем.
Идти по улице рядом с такими дамами — дело непростое, тем более что все жители очень хорошо тебя знают. Кроме того, лил мелкий и противный дождик, Аля и Джулия подняли капюшоны курток и стали немного похожи на монахинь. Серегу же бабки и дедки из окон разглядывали вовсю. Алю, судя по всему, уже хорошо знали, а вот Джулию видели в первый раз и аж прилипали носами к стеклам. Кузьминишна, выплескивавшая помои в канаву, специально задержалась, чтобы получше разглядеть и поздороваться с Серегой и его спутницами.
— Здравствуйте, — ответила она на Серепшо приветствие, — никак, гости приехали? Красивые какие! Московские?
— Московские, — подтвердила Джулия с улыбочкой.
— Э-эх! — вздохнула Кузьминишна. — Понятно. А ты, наверное, вакуированная?
— Что? — не разобрала Джулия.
— Вакуированная, говорю, из армян, верно?
— Нет, я из Италии, — созналась Джулия.
— Из самого Рима? — явно пораженная этим, всплеснула руками бабка.
— Нет, из Флоренции. Знаете?
— Слыхала, слыхала, — кивнула старуха и тут неожиданно ошарашила итальянку: — Как там, палац Векки, стоит? Не снесли еще?
— Нет… — растерянно пробормотала Джулия, открыв во всю глаза. Даже при бабкином искажении она поняла, что этой замурзанной старушенции известен палаццо Веккьо.
— Ну и добро, добро, — заговорила бабка, — мы-то вон, поломали, а теперь каемся. Извини, дочка, что в дом не зову, прибираюсь вот только. Праздник все же…
Подхватила ведро и убежала в дом довольно прытко для своего возраста. Пошли дальше.
— Все-таки необыкновенная страна! — покачала головой Джулия. — Эта старушка говорит: ще палаццо Векьо, вы его не сломали?! Она могла быть в Италии, нет?
— Она из этого города ни разу дальше Сосновки не уезжала, — сообщил Сере га. — Ей уже под восемьдесят… Видела где-нибудь по телевизору, вот и знает. У нас ведь часто всякие передачи показывают про искусство. Учебная программа есть. Делать ей нечего, вот и смотрит все подряд.
— У нас всякие бабки есть, — усмехнулась Аля. — Есть такие, что не только про Италию, а про весь мир знают через телевизор. Да еще как судят! Сидят на завалинке и рассуждают: «Слышь, Дунь, хто, по-твоему, победить, лейбористы али консерваторы?» — «Вестимо, Фрось, консерваторы победить, у их Тетчерша — «железная леди»!»
Аля так сыграла голосом, что Серега с Джулией засмеялись.
— А что, не правда? — ободренная смехом, продолжала Аля. — Они тебе и СПИД, и наркоманию, и проституцию, и рею перестройку по костям разберут. А в конце прибавят: «А все ж таки при батюшке Сталине-то лучше было! И цены каждый год снижали, а теперь-то… Тьфу!»
— Но эта, по-моему, прогрессивная, так? — заметила Джулия. — Или нет?
— У нас не поймешь, — вздохнул Серега, — я про себя-то не знаю, кто я.
— Ты — жуткий консерватор, — определила Аля, — даже сталинист. Будь твоя воля, ты загнал бы всех в бараки, выдал по паре сапог, по две пары белья армейского образца, по два фунта хлеба и предложил бы дожидаться светлого царства коммунизма.