Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства
Шрифт:
Шли-шли и вдруг как-то неожиданно оказались у кладбища. Когда-то, в древности, на заре Советской власти, здесь стояла церковь, ухоженная и чистенькая. Теперь ее не было вовсе, а на ее месте возвышался монумент павшим в Великую Отечественную, пятиметровый обелиск из серого лабрадора с золоченой пятиконечной звездой. Перед обелиском была красная гранитная плита, где было выбито две с половиной тысячи имен и фамилий. Там значилось и четверо Панаевых, но доводились ли они родней Серегиному отцу, неизвестно. Во всяком случае, не близкая это была родня.
У ворот кладбища стоял грузовик, вокруг которого толпилось человек десять — пятнадцать. Несколько женщин в черном утирали слезы. С машины снимали гроб, обитый красным и черным. Особенно поразила Серегу крышка:
— Зачем нам сюда? — поежилась Аля.
— Давай покажу, где мои лежат, — сказал Серега.
Он повел женщин по узенькой аллейке-тропе между разномастных оградок, крестов и плит, где значились годы смерти: 1870, 1880, 1890, 1900… Здесь уже редко кто бывал, и никто не знает, чем торговал некогда купец 3-й гильдии Тимошкин Парамон Лукич, по какому ведомству служил губернский секретарь Александр Петрович Борзецкий, и отчего так рано ушла из жизни девица Мария Малышева. Возможно, в городке жили их потомки или какая-то родня, но этого родства никто не помнил. Если на плитах состоятельных горожан еще можно было прочесть имена и даты, то деревянные кресты уже давно лишились табличек или надписей краской. Многие и вовсе изгнили. И в следующих рядах, где остались могилы от начала XX века, тоже. Давно не бывали родственники на могиле ротмистра лейб-гвардии Конного полка, умершего от ран в 1915 году. А звали ротмистра Колыванов или Поливанов, а может быть, еще как-то. Какой-то шутничок саданул по плите ломом и стесал большую часть надписи. Не повезло и сестре милосердия Анне Леонтьевне Воскресенской, умершей в том же году от какой-то болезни. Одно известно: Скорбящую Богоматерь на ее могиле обезглавила какая-то дурная рука.
Кладбище занимало гектара четыре. Со всех сторон его сжимал городок. Если бы не массивная кирпичная ограда, сооруженная еще в досоветские времена, да мощные вековые липы, давно бы раздавил город прах своих прежних жителей. Впрочем, и они бы, наверное, не помешали, если б не монумент Великой Отечественной войны. Его заложили еще в 20-летие Победы, открыли к 30-летию, а пофамильно записали на нем павших только к 40-летию, да и то не всех. У обелиска принимали в пионеры, проводили торжественные мероприятия в Дни Победы. Говорят, что Степанковская уже пару раз думала перенести монумент куда-нибудь на площадь, в более торжественную, а главное, не такую мрачную обстановку, но, слава Богу, жалела средства. Кладбищенская администрация тоже нашла выход из положения. Когда территория была полностью заполнена могилами, она потихоньку принялась сносить старые, конца V — начала XIX веков захоронения и хоронить там новопреставленных. Постепенно очередь дошла и до середины XIX века, а теперь гробокопатели подбирались к могилам более поздних эпох. Недолго оставалось покоиться и купцу Тимошкину, и губернскому секретарю Борзецкому, и девице Малышевой, и лейб-гвардии ротмистру, и сестре милосердия…
В скорбный ряд умерших предков втискивались потомки. Между могилами вдовы гвардии поручика Соловьевой и некой Авдотьи Сметаниной, в бозе почивших около 1910 года, оказалась железная, крашенная серебрянкой табличка, наваренная на тонкий стальной уголок, воткнутый в недавно накиданный холмик. «Лапина Людмила Ивановна. 1961–1989». Ни цветов, ни венков. А ведь и сорока дней не прошло. И он, Серега, которому эта женщина была кем-то, а не просто знакомой, сюда не пришел в тот день, когда наметали этот холмик. Еще несколько старых могил, и вот еще новая, еще одна, еще… Штампованные кресты, таблички на уголках, кое-где уже и оградки.
Еще десяток шагов, и Сереге стало так же страшно, как было утром, до приезда Али и Джулии. Три уголка с табличками стояли подряд, уже не в промежутках, а на месте снесенных могил. Горбунов Валентин, Епишкин Антон, Сорокин Михаил… Чуть в стороне валялся массивный, но изъеденный временем и червями деревянный крест. Его выдернули из земли, когда сносили одну из могил, находившихся тут прежде, и прислонили к стволу липы. Зеланая медная табличка еще держалась на одном гвозде. Даже сквозь зелень на ней можно было прочитать: «Панаев Сергей Николаевич. 1849–1889 г.». Там были «яти» и твердые знаки, но читалось хорошо. Столетней давности жизнь финишировала здесь, и последней памятью о ней был этот крест и окислившаяся табличка. Кто это? Прадед? Прапрадед? Надо же, до чего совпадает!
— Идем, идем! — поторопила Аля, впившаяся взором в табличку. — Нечего такое читать! Пошли.
Джулия тоже прочла надпись, странно поглядела на Серегу и тронула его за локоть, приглашая идти дальше.
Серега подчинился. Облака, казалось, цеплялись за верхушки высоких лип, с них сыпалась довольно теплая морось, ветра почти не было, но что-то ледяное, студящее было. Под ногами почав кивала пропитанная хлябью почва, шуршали листья, мрачно покаркивали на деревьях вороны.
— Не надо было ходить сюда, — проворчала Аля. — Как тут все страшно!
Отколотые куски мрамора, бутылки, разбитые о надгробья, обрывки газет на кучках дерьма, какие-то рваные ботинки, тряпки… И вдруг — череп, желтый, перемазанный глиной, без нижней челюсти, с проломанной в затылке дырой. Наверное, кто-то в футбол играл. Может, это череп того Сергея, столетней давности?
«Нет! — вдруг четко и окончательно решил Серега. — Здесь я не лягу! Ни за что! Пусть лучше меня выставят, как Гошу, в кабинете анатомии. Может быть, он уже знал об этом, когда продавал скелет. Все-таки какая-то польза».
Он все еще шел вперед, а девушки двигались за ним гуськом. Мимо промелькивали могилы 20-х, 30-х, 40-х, 50-х, 60-х… И вот они пришли к маленькому обелиску со звездочкой, где спали, навечно соединенные, комбат и снайпер Панаевы. Под стеклянной пластинкой фотография, точно такая же, как дома: счастливая молодая пара 1945 года. Здесь все прибрано, чисто, даже скамеечка внутри оградки совсем недавно выкрашена. А ведь Серега здесь не был с мая. Да, это, конечно, Зинаида. Пока Серега крутил амуры, она нашла время прийти сюда и сделать то, что должен был сделать он.
«Простите, — сказал он мысленно, — и прощайте…»
Больше говорить было нечего, и Серега, повернувшись, быстро зашагал прочь. Аля и Джулия заспешили вслед.
Когда кладбище осталось за спиной, Аля взяла Серегу под руку и осторожно спросила:
— Может быть, надо было цветы принести, а?
— Не знаю, — пробормотал он, чувствуя, что глаза мокры и все вокруг стало расплывчатым и туманным.
— Не надо его спрашивать, — тихонько произнесла Джулия, — он устал.
Она молитвенно сложила ладони, едва шевеля губами, стала шептать невнятные латинские слова. Потом торопливо, словно смахивая пылинки, прикоснулась ладонью ко лбу, груди и плечам — перекрестилась. Что она просила у Бога для Сереги — кто знает?!
До дома дошли в молчании. Настроение было больше чем подавленное, оно было попросту мерзким. Если Джулия была убита видом российского кладбища, то Аля, прежде всего, попала под гипноз Серегиного состояния. Она догадывалась, что на него произвели впечатление не только грязь, запустение и непрочное положение могил, но и встреча с могилами убитых им людей, и крест со своей фамилией, именем и отчеством. У самого же Панаева в душе опять открылась бездонная, чудовищная пропасть, бездна, в которую он, без всякого сомнения, уже обречен был упасть. Его долгая сорокалетняя борьба, кипевшая между различными частями души, завершалась. Это был финиш марафона длиною в жизнь, быть может, достаточно короткого, но от этого не менее утомительного. Борьба эта была извечной и обычной борьбой, которая происходит в каждой человеческой душе, и обычно она завершается только после смерти, если душа все-таки не бессмертна. Борьба между злом и добром, правдой и ложью, грязью и чистотой. Но у Сереги, в сущности, было две души. Вторая вселилась в него без спроса, без предупреждения тогда, на шоссе, под дулом поднесенного к виску ТТ. Если душа прежнего Сереги, та, которая приказала руке поднести пистолет к виску, уже тогда отлетела, убитая тем неосуществившимся выстрелом, то новая, жившая в нем, унаследовала эту борьбу. Может быть, так.