Простые девичьи тайны
Шрифт:
И вот, в этот самый момент, в палату зашел человек, вид которого просто не мог не привлечь нашего внимания. И не только нашего, но и всего персонала больницы. То и дело медсестры и санитарки просовывали в дверь свои любопытные носики.
Посетитель был высоким, в остроконечной шапке, добавляющей росту. В теплой фуфайке на длинной коричневой рясе, пошитой из шерсти. Ткань мне напомнила мамино школьное платье.
Я давно не видела священников так близко. С детства, не пересекались наши пути. Но теперь сразу узнала – передо мной батюшка.
Батюшка
–Валентина, готова?– спросил он.
–Насколько могу, отец Михаил!– сказала Валя, окинув грустным взглядом перебинтованные руки,– даже перекреститься не могу. Правило не читала. Мама приехать не смогла. Только Иисусову молитву. Не знаю, можно ли? Допустите ли?
Я смотрела в окно, но ушки были на макушке. Уж очень мудрено звучала речь собеседников. Слова, вроде, все понятны, но смысл разговора не ясен.
Священник присел на табуретку и достал странного вида саквояж, наполовину тканный, наполовину кожаный. Я не удержалась и стала поглядывать одним глазком.
Он вынул из саквояжа нечто, напоминающее игрушечную церковь, затем книгу в кожаном переплете (похоже, старинную) и крест из белого метала. Все это бережно разложил на тумбочке. Встал, снял тужурку и шапку, утер платочком мокрый лоб, откинул прилипшие к нему седые пряди, и наклонился над Валей, ловко накрыв ее голову подобием передника. Некоторое время я наблюдала лишь затылок склоненного над больной священника, и заметила, что его волосы скрепляет какая-то уж слишком изодранная резинка.
«Странно,– подумала я,– он что, не может себе новую купить? Так-то выглядит вполне ухоженным. И ботинки хорошие, крепкие».
Я раздумывала, долго ли они будут шептаться под передником, когда священник выпрямился, положил руку Вале на голову и бодро пробормотал какую-то молитву. Когда он снял передник с моей соседки, она выглядела растрепанной и счастливой.
Я думала, что обряд окончен, но батюшка положил на грудь Вале расшитую ткань, достал что-то из маленькой церкви и дал ей съесть. После этого приложил крест к губам больной. И стал собирать все обратно в саквояж.
Я не представляла себе, что означают все эти действия. Хотя смутно помнила, как в раннем детстве бабушка водила меня в церковь, и батюшка что-то давал есть из ложечки. Но, когда я пошла в школу, походы в храм почему-то прекратились.
Все эти обряды, вероятно, были серьезным делом, потому что в это время священник сохранял самый серьезный и сосредоточенный вид. А, покончив с этим, расплылся в добродушной улыбке, достал мандарины и стал ими кормить Валю.
Я уже привыкла к странному виду посетителя и больше не прислушивалась к их разговору. Тем более он потерял свою загадочность. Речь шла о родственниках Вали и общих знакомых. Обычный разговор, ничего волшебного.
Я вспомнила о том, что давно меня никто не посещал, не развлекал. Лена все занята, маме не на кого оставить отца и брата. А больше у меня и нет никого. С тех пор, как Сергей приходил с бумагой, от него не слуху ни
И я вновь горько заплакала, прекрасно понимая, что дело тут не в деньгах.
–Кто тут еще скорбящий?– услышала я над головой мягкий голос.
Над кроватью стоял батюшка, и смотрел на мои терзания с сочувственной улыбкой. Я попыталась отвернуться и вытереть слезы рукавом халата.
–Ничего, не обращайте внимания!– пробормотала я,– Это глупости!
Священник не удовлетворился этим ответом. Он присел на давно пустеющий стул рядом со мной и заговорил:
–Глупости, это когда маленькие детки капризничают. А ты не маленькая. Если взрослый человек плачет, значит у него что-то болит. Или ножка. Или, к примеру, душа.
Ножка не болит у тебя? (он указал на многострадальную ногу в гипсе).
–Нет, не болит,– призналась я.
–Значит, душа?
Я промолчала.
–Апельсину хочешь?– поинтересовался он,– Я там много принес.
–Не хочу!– ответила я, и снова заплакала.
На этот раз, как капризный ребенок. И почему-то мне не хотелось, чтобы батюшка уходил. Хотелось, чтобы пожалел.
–Будет тебе слезы лить!– скомандовал он.– Смотри, какое солнышко на улице. Видишь?
Я повернула голову к окну, и увидела ясное голубое небо, с редкими нитками облаков на нем. Солнечный свет проникал сквозь, еще с лета немытые окна, и щедро заливал палату.
Застиранные простыни преобразились, и сверкали белоснежным огнем. Коричневый линолеум стал похож на жирный чернозем, что по весне привозили к нам на огород, подновить землю.
–Видишь? – снова спросил батюшка.– Как все преобразило солнышко!
Я смотрела во все глаза и мне казалась, что я понимаю, о чем он. Мне казалось, что на моих глазах происходит чудо.
–Вот я на прошлой неделе заходил к Валечке, – стал рассказывать священник,– погода стояла смурая. Без солнышка в палате было тоскливо, бедно. А сегодня Бог дал солнце. И все тоже. И на улице, и у вас, во временном вашем жилище. Все тоже, но преображенное. А на улице как красиво! Вчера было где-то плюс два. Снег за последние дни подтаял, лужи везде, грязь. А стоило выйти солнышку, грязь уже не грязь, я земля-кормилица, лужи высохли. Красота кругом!
Так и ты будешь сырость разводить, пока не впустишь в свою душу Солнышко!
–Это как, впустить солнышко?– спросила я, понимая, что говорит он иносказательно. Но все равно покосилась в сторону окна.
–Что это мы с тобой говорим, а так и не познакомились,– спохватился батюшка,– Меня отец Михаил зовут.
–Очень приятно, меня Даша,– улыбнулась я.
–Даша, тут мне Валечка шепнула, что тебя редко навещают…
–Нет, вовсе нет,– горячо возразила я,– меня не бросили!– есть и мама, и папа, и подружка осень хорошая, и брат. Они не могут, просто, часто приезжать.