Простые люди древней Италии

Сергеенко Мария Ефимовна

Прим отнюдь не стесняется своего ремесла; во всеуслышание объявляет он себя фуллоном. И простые рабочие, работники сукновален, отнюдь не считают своего занятия грязным делом. Сохранилось несколько надписей какого-то Луция Квинтилия Кресцента, простого фуллона, нацарапавшего их гвоздем на колоннах дома, где он, вероятно, жил. В этих надписях он посылает привет всем жителям Помпей и окрестных городов, а также всем собратьям по ремеслу: "Кресцент шлет привет фуллонам здешним и другим, где бы они ни находились". Этот человек гордился своим ремеслом и своей принадлежностью к широко раскинутому братству сукновалов. На "новых раскопках" (так называются части города, которые стали раскапывать после первой мировой войны) нашли дом некоего Фабия, владельца сукновальни. В одной из надписей, покрывающих стены этого Дома, автор заявляет, что знаменитой Энеиде (на двух пилястрах, обрамляющих вход в жилище Фабия, изображено начало странствий Энея: Эней с отцом Анхизом и сыном Асканием бегут из Трои) он предпочитает гимн сукновалам: "сукновалов воспеваю и сову" (сова — птица Минервы, покровительницы фуллонов). Стоит остановиться на этой надписи. Автор ее шутит — пусть! И все-таки он осмеливается поставить рядом поэму, прославляющую божественных зачинателей мировой империи, и песню в честь парней, стирающих грязную одежду, замазанных мочой и глиной, простых рабочих парней! Это сделать мог только человек, испытывающий гордость рабочего,

который знает цену своей работе и своему ремеслу. И тут мы подходим к очень любопытному явлению. Обычно столица снабжает провинцию модами и идеями; в древней Италии было наоборот: новые мысли и новые чувства появляются в провинциальных городах и городках; новое мировоззрение начинает пробиваться и складываться именно здесь. Мы говорили уже, что отпущенник перестает ощущать себя существом низшего сорта как раз в этих городках; именно здесь он начинает чувствовать себя не только своим среди своих, но и гражданином среди граждан. Он принимает участие в общественной жизни, он помогает городу, поправляет обветшавшие здания, замащивает улицы, устраивает для сограждан гладиаторские игры или даровое мытье в банях. Весь город видит, что средства для этого доставила работа. Отпущенник не бросил ремесла, которым занимался, будучи рабом. Став свободным человеком, он расширил свою деятельность, обзавелся собственной мастерской; разбогател. Богатство принесла работа — работник чувствует свое достоинство и силу, и постепенно меняется отношение к работе и у окружающих.

Глава восьмая. ЦЕНТУРИОН ВРЕМЕН РЕСПУБЛИКИ

Одной из самых красочных фигур в солдатской среде республиканского Рима был центурион. К сожалению, источники, из которых можно узнать о том, что он собой представлял, какова была его роль в легионе и как протекала его служба, для этого периода отнюдь не обильны. Больше всего узнаем мы о центурионах из записок Цезаря о галльской и о гражданской войнах; некоторые дополнения дают Ливий и Саллюстий. Вегеций жил в эпоху поздней империи, но книга его, по собственному его признанию, составлена по работам старых писателей, трактовавших о военном деле.

Для характеристики центуриона времен империи мы располагаем богатейшим, хотя и однообразным источником сведений; их дают надписи, на основании которых можно, до известной степени, проследить карьеру центуриона, заглянуть в его семейную жизнь и воссоздать, хотя и в малой степени, его облик: религиозные воззрения, чувства, питаемые к императорскому дому, взаимоотношения с начальством, поведение на войне.

Было бы, однако, ошибкой пользоваться всем этим материалом, стирая хронологические рамки, в которые он заключен. Центурион императорского времени и центурион римской республики — лица очень разные. Дело не только в разнице психологии, хотя, конечно, была и она. Центурион при империи — фигура довольно крупная: он может дослужиться до офицерских чинов, ему поручают управление целыми областями, пусть и маловажными, его отправляют послом к иностранным дворам. Центурион римской республики — это "маленький человек", и его надлежит рассматривать отдельно, особо от центурионов империи.

Напомним здесь некоторые особенности в устройстве римской армии республиканского времени. Армия эта не была постоянной: войско набиралось в случае надобности, а миновала нужда, его распускали. Ни о каком правильном продвижении по служебной лестнице вроде того, какое мы видим в современной армии, нет и речи. Фактически постоянным войско стало у Цезаря; как постоянное оно было официально организовано Августом. Легион республиканского времени состоял из 5–6 тыс. человек. Он делился на десять когорт; в когорте было три манипулы, а в манипуле — две центурии; непосредственным начальником центурии и был центурион. В каждой манипуле имелось, следовательно, два центуриона — старший и младший. Центурия во времена Полибия (II в. до н. э.) состояла из hastati (молодые солдаты), principes (люди зрелого возраста) и pilani (или triarii: пожилые солдаты); уже столетие спустя различия эти совершенно исчезли, и названия pilus, princeps и hastatus сохранились только для определения «звания» центуриона; самым младшим из шестидесяти центурионов легиона был hastatus posterior: командир шестой центурии десятой когорты; самым старшим — центурион первой центурии первой когорты: primus pilus, или primipilus (в одно слово). Чтобы стать примипилом, центурион должен был передвигаться от шестой центурии к первой внутри каждой когорты, пока, наконец, не доходил до первой когорты и там от hastatus posterior поднимался до primus pilus. В республиканской армии «звание», полученное центурионом, за ним не закреплялось; призванный вновь, он мог быть сразу и повышен, и понижен; центурионы, которых призвали сверхсрочно на войну с Персеем, просили именно о том, чтобы их "не понизили в звании"; Лигустин (о нем сейчас будет речь) подал им пример воинской дисциплины, заявив, что дело военных трибунов присудить ему «звание», достойным которого они его сочтут. Продвижение шло иногда медленно, иногда — стремительно: Цезарь, например, перевел одного из своих центурионов из восьмой когорты сразу в первую и сделал его примипилом. Никаких материальных выгод повышение в «звании» не приносило: центурионы всех «званий» получали одинаковое жалование, но так как всякое повышение было наградой за доблесть, то его ценили и его добивались.

У Ливия имеется рассказ одного старого центуриона об его службе: нет основания сомневаться в подлинности, пусть не слов, но самой сущности этого рассказа. Дело происходит в 171 г. до н. э. во времена войны с Персеем, Спурий Лигустин, пятидесятилетний старик, "родом из сабинян", прослуживший 22 года на военной службе и призванный вновь, повествует народному собранию о своей жизни. "Отец оставил мне югер земли и маленькую хижинку, в которой я родился и был воспитан. Как только я вошел в возраст, отец женил меня на двоюродной сестре, которая принесла с собой только звание свободной женщины, целомудрие и плодовитость… У нас родилось шесть сыновей и две дочери… В том войске, которое было отправлено в Македонию, я два года сражался против царя Филиппа простым солдатом; на третий год Т. Фламинин за мою храбрость сделал меня младшим центурионом десятой когорты. Когда Филипп и македоняне были разбиты, нас вернули в Италию и распустили, но я тут же отправился добровольцем в Испанию с консулом М. Порцием… Он сделал меня третьим центурионом первой когорты… В третий раз я пошел опять добровольцем в то войско, которое было послано против этолийцев и царя Антиоха; Маний Ацилий сделал меня вторым центурионом первой когорты. Я дважды потом воевал в Испании; четыре раза в течение немногих лет был примипилом. Тридцать четыре раза награждали меня полководцы за храбрость, и получил я шесть гражданских венков".

Рассказ этот, если даже допустить в нем некоторую стилизацию, чрезвычайно интересен: он совершенно правдиво рисует жизненный путь римского центуриона времен республики и до некоторой степени дает тип его. Этот центурион — крестьянин, и крестьянин-бедняк; он проводит на военной службе чуть не половину жизни и остается только центурионом. Его доблесть признана таким придирчивым начальником, как Катон; его голову венчает шесть "гражданских венков", — а солдата награждали ими за спасение сограждан — тридцать четыре воинские награды вручены ему его полководцами, и

тем не менее дальше старшего центуриона он продвинуться по службе не может; офицером в римской армии времен республики становится только человек сенаторского или всаднического сословия. Мы знаем ряд доблестных центурионов того времени, и ни одного, который дослужился бы до военного трибуна или префекта, т. е. до офицерского звания. Лигустин не уходит с военной службы и остается служить добровольцем потому, что десяти ртам с одного югера не прокормиться, а с каждой победоносной войны солдат, а тем более центурион, возвращался обогащенным. У Ливия мы найдем неоднократные упоминания о денежных наградах, выдаваемых по окончании кампании солдатам; центурион получал обычно вдвое, а то и втрое больше простого солдата. К этим официальным наградам следует прибавить еще добычу, которую солдату удавалось присвоить при взятии неприятельских городов, при всяких налетах и наездах, в которых он участвовал в качестве фуражира или разведчика, а то и просто совершал на свой страх и риск в расчете поживиться. На войну с Персеем многие шли добровольцами: "они видели, что те, кто служил в первую Македонскую войну или воевал против Антиоха в Азии, обогатились". Война оказывалась опасным, но выгодным предприятием. Реформа Мария, открывшая доступ в легионы людям без всякого состояния, удовлетворяла, по-видимому, желанию широких масс и была, судя по имущественному положению Лигустина, только официальным признанием уже существовавшего порядка вещей.

Источники наши дают довольно много для характеристики центуриона как военного; центурионом как человеком в Риме интересовались весьма мало, и при воссоздании его облика "по словечкам, по намекам, по мелочам" на полноту и четкость портрета рассчитывать не приходится.

Мы видели уже, что центурион республиканского времени — это бедняк, который от военной службы ждет добычи и обогащения. Ряд лет жил он бедно и трудно; зря денег он не швыряет и до всякого приобретения жаден. Жалование центурионам в год полагалось хорошее: 240 динариев; Цезарь с началом гражданской войны увеличил его почти вдвое: его центурионы получали годового содержания 450 динариев, но главным источников обогащения была для них сама война — военная добыча и награды, выдаваемые полководцами (Цезарь, например, одарил Сцеву, одного из своих центурионов, сразу двумя тысячами сестреций, а в конце галльской кампании пообещал выдать каждому центуриону по тысяче сестерций). Один военачальник, обращаясь к солдатам, рекомендовал им "спешить за добычей, за славой"; характерно, что на первом месте поставлена добыча. Город, взятый у неприятеля, часто отдавался солдатам на разграбление. Фабий, центурион 8-го Цезарева легиона, поклявшийся, что никто раньше его не войдет в Горговию, полез на ее неприступные стены не потому только, что гнался за славой; жирно поживившись в Аварике, он рассчитывал на такую же поживу в Горговии. Центурионам удавалось скопить хорошую толику. Источники наши помнят Лусция, центуриона Суллы, нажившего миллионное состояние; знаменитый юрист Атей Капитон был внуком Суллова центуриона, который оставил своему сыну, отцу Атея, средства, позволившие тому войти в сенаторское сословие. Центурионы знали цену деньгам. Когда Цезарь в начале гражданской войны обратился к своим центурионам с просьбой о займе, то сделал он это не потому только, что нуждался в деньгах, но и в расчете "связать души центурионов" и отрезать им путь к переходу на сторону Помпея: они не решились бы расстаться со своим добром, которое собирали, не жалея ни чужой крови, ни собственной.

Жалости у этих людей искать вообще не стоит. Война не воспитывает мягкость нравов, а войны тех времен — и подавно. Абсолютная власть над побежденным давала победителю полный простор для разгула самых жестоких и самых низменных страстей. Трудно назвать римских полководцев, которые действовали бы милостиво. Солдаты не отставали от своих начальников, и центурионы не были исключением из солдатской массы. В беспощадной бойне, которой закончилось взятие Аварика, когда солдаты крошили, не разбирая, детей, женщин, стариков — всех, кто попадался на глаза и подвертывался под руку, центурионы, конечно, не оставались только зрителями. Зверский приказ Цезаря "отрубить руки всем защитникам Укселодуна" был, разумеется, приведен в исполнение под надзором центурионов, а может быть, и при их участии. Одним из самых кровожадных палачей Суллы был уже упоминавшийся нами Лусций. К чести боевых центурионов Цезаря следует заметить, что убийство не в бою их коробило. Когда центуриону было поручено во время, казалось бы, дружественного свидания нанести предательский удар Коммию, одному из самых упорных и увертливых врагов Цезаря, то рука убийцы дрогнула, "может быть, потому, — замечает автор, — что его взволновало непривычное для него дело".

Эти жестокие и корыстолюбивые люди были мелочно честолюбивы и завистливы. Соперничество Тита Пулиона и Луция Ворена долго развлекало галльские легионы Цезаря. Центуриону не доставало ни образования, ни широты взглядов: его мысли обычно не перелетали за тот ров, которым солдаты обводили свою стоянку. Центурионы I в. до н. э., современники Варрона и Лукреция, Катулла и Цицерона, ничего не знали ни об умственных течениях своего времени, ни о тех культурных ценностях, которые это время создало. Герений, зверски убивший Цицерона, не имел понятия о том, "на что он руку поднимал". В римском образованном обществе представление о центурионе как о неотесанном мужлане было ходовым. Цицерон считал необузданный гнев естественным для центуриона; Персий назвал центурионов "козлиным отродьем"; "это относится к их варварским нравам", — поясняет схолиаст. Из дальнейших слов поэта явствует, что они презирают умственную культуру, смеются над философией и вполне удовлетворены тем, что они знают и что им понятно. Они не задумывались над современными событиями и не подозревали, что участвуют в событиях, которые не только передвигали границы государств, но и меняли лицо тогдашнего мира. Центурион старого времени, которого рисует Полибий и который представлен у Ливия Лигустином, предстает перед нами только как верный сын и защитник родной земли. Что думает о политике сената этот самоотверженный солдат? Вероятно, не думает вовсе: его дело сражаться и не забывать во время войны и собственных выгод. Центурионы Цезаря и Помпея настроены именно так: их вовсе не интересовало то, что делается в сенате, на форуме и за кулисами официальной политики. Они не ломали себе головы над тем, чего хотят их полководцы и почему они воюют друг с другом; у них не было политических убеждений, и они с легкостью переходили от одной стороны к другой. Твердо помнили они одно: наград, повышений, обеспеченности на старости лет они должны ждать только от своего вождя, его держались, пока можно было на него надеяться, а раз эти надежды колебались, его покидали. Те восемь югеров земли, которыми один из полководцев Помпея обещал наградить центурионов, имели для этих крестьянских сердец реальное значение; рассуждения о свободе, о тирании, о лучшей форме государственного устройства их ни в какой степени не трогали.

Эти бессердечные, грубые, невежественные и беспринципные люди не вызывают к себе никакой симпатии. Они и не пользовались ею у своих современников, чуждых военному делу. Снисходительное презрение слышится в словах Цицерона, когда он называет какого-то примипила человеком "в своем роде порядочным". Чтобы понять, чем был центурион и чтобы оценить его по справедливости, надо видеть его в военной обстановке, на войне и в легионе: там, где было его настоящее место и где он чувствовал себя дома.