Просвечивающие предметы (сборник)
Шрифт:
– Пойдемте, – сказала мне мадам Лесерф. – Судя по вашему виду, vous devez mourir de faim [51] .
В дверях мы столкнулись, потому что, когда я шел за ней следом, она вдруг остановилась и поглядела назад. Она вцепилась мне в плечо, и ее волосы коснулись моей щеки.
– Экий вы неуклюжий, – сказала она. – Я забыла свои пилюли.
Она вернулась за ними, и мы отправились через весь дом на поиски столовой. Наконец мы ее отыскали. Это была гнетущая комната; окно-фонарь в последнюю минуту, казалось, передумало и робко попыталось снова превратиться в обыкновенное. В две разные двери тихо вплыли две фигуры.
51
Наверное, вы, умираете от голода (фр.).
Когда приборы отстучали первое блюдо, блондин закурил папиросу и удалился. Через минуту он вернулся, неся пепельницу. Мадам Лесерф, до этого поглощенная едой, сказала, взглянув на меня:
– Так вы, стало быть, в последнее время много путешествовали? А вот я ни разу не была в Англии, все как-то не получалось. Прескучное, должно быть, место. On doit s’y ennuyer follement, n’est ce pas? [52] Да еще туманы… И ни тебе искусства, ни музыки… Этот кролик приготовлен по-особому, надеюсь, вам понравится.
52
Там, наверное, ужасная скучища, не так ли? (фр.)
– Кстати, – сказал я, – чуть не забыл: я написал вашей приятельнице письмо, что буду здесь… нечто вроде напоминания.
Мадам Лесерф положила нож и вилку. Вид у нее был удивленный и раздосадованный.
– Как! – воскликнула она.
– Что ж тут плохого? Или вы думаете…
Мы молча доели кролика. Последовал шоколадный крем. Светловолосый господин аккуратно сложил салфетку, вставил в кольцо, встал и, слегка поклонившись хозяйке, удалился.
– Кофе будем пить в зеленой гостиной, – сказала мадам Лесерф служанке.
– Я на вас страшно зла, – сказала она, едва мы уселись. – Думаю, вы все испортили.
– Что же такого я сделал? – спросил я.
Она отвернулась. Маленькая тугая грудь ее вздымалась. (Себастьян где-то пишет, что такое бывает только в романах, но вот доказательство, что он не прав.) Еще, кажется, подрагивала голубая прожилка на бледной, почти девичьей шейке (тут я менее уверен). Ресницы трепетали. Да, она определенно была хороша. Не южанка ли? Например, из Арля. Нет, выговор парижский.
– Вы родом из Парижа?
– Благодарю, – сказала она, не глядя на меня. – Это ваш первый вопрос обо мне самой. Но это не искупает вашей вины. Глупее вы поступить не могли. Попробую, может быть… Извините, сейчас вернусь.
Я уселся поудобнее и закурил. Косой солнечный луч кишел пылинками: к ним добавились спирали табачного дыма и легко закружились, словно готовые всякий миг угодливо сложиться в живую картину. Не хотел бы, повторяю, тревожить эти страницы ничем относящимся ко мне лично; но мне кажется, что читателя (а
– Ну вот, вы добились, – сказала она. – Хелене нет дома.
– Tant mieux [53] , – отвечал я. – Она, должно быть, в пути, а вы, право же, должны меня понять: мне безумно не терпится ее увидеть.
– Но для чего, скажите на милость, вам понадобилось ей писать? – вскричала мадам Лесерф. – Вы ее даже не знаете. Я ведь вам обещала, что сегодня она здесь будет. Можно ли требовать большего? А если вы мне не верите, если решили меня проверять – alors vous ^etes ridicule, cher Monsieur [54] .
53
Тем лучше (фр.).
54
Тогда вы странный человек, милостивый государь (фр.).
– Да нет же, – чистосердечно отвечал я, – мне это и в голову не приходило. Я просто думал… как говорят у нас в России, каши маслом не испортишь.
– Какое мне дело до каши… и до России, – сказала она.
Что мне было делать? Я взглянул на ее руку, лежавшую возле моей. Рука слегка подрагивала, – она была в таком легком платье… по моему позвоночнику тоже пробежала дрожь, вызванная отнюдь не холодом. Поцеловать ей руку? Нужен ли с нею галантный ритуал, не буду ли я выглядеть полным дураком?
Она вздохнула и поднялась с места.
– Ладно, теперь уже ничего не поделаешь. Боюсь, вы ее спугнули, так что даже если она приедет… ну, не важно. Видно будет. Хотите осмотреть наши владения? Мне кажется, снаружи теплее, чем в этом печальном доме.
«Владения» состояли из сада и рощицы, которые я уже успел приметить. Стояло безветрие. Черные ветви, кое-где уже подернутые зеленью, казалось, вслушивались в свою потаенную жизнь. На всем лежала тень уныния и скуки. Таинственный садовник выкопал яму и ушел, оставив лопату ржаветь у кирпичной стены, возле которой он накидал кучу земли. Я припомнил, не знаю уж почему, одно недавнее убийство: убийца зарыл жертву в точно таком же саду.
После затянувшегося молчания мадам Лесерф произнесла:
– Вы, судя по всему, очень любили вашего сводного брата, если столько носитесь с его прошлым. Отчего он умер? Самоубийство?
– Да нет, – сказал я. – У него было больное сердце.
– А мне казалось, вы говорили, что он застрелился. Это было бы куда романтичнее. Я буду разочарована, если герою вашей книги придет конец в постели. Летом у нас здесь цветут розы, вон там, где эта слякоть. Но чтоб я тут провела еще хоть одно лето – увольте!
– Мне бы и в голову не могло прийти хоть в чем-то фальсифицировать его жизнь, – сказал я.
– Ну конечно, конечно. Я знала человека, который издал письма покойной жены и дарил потом знакомым. Почему вы думаете, что биография вашего брата кому-нибудь будет интересна?
– Вам доводилось читать… – начал было я, но в эту минуту у ворот остановился шикарный, хоть и изрядно замызганный автомобиль.
– Боже правый, – сказала мадам Лесерф.
– Может, это она? – воскликнул я.
Из машины выбралась дама – и прямо в лужу.