Просветленные не ходят на работу
Шрифт:
Но при каждом шорохе в зарослях я вздрагивал, пугливо съеживался и втягивал голову в плечи. Смерть была рядом, неумолимая и безжалостная, готовая нанести удар, – это я ощущал всеми печенками.
Даже следующим утром я окончательно не пришел в себя.
Шарахался от каждой тени, ловил себя на постоянном желании оглянуться, посмотреть, что там за моей спиной, а воспоминания об увиденном вчера заставляли меня обливаться холодным потом.
Да, если это чудо, то лучше жить без чудес.
После того как я закончил с утренними делами, брат Пон позвал меня к себе.
– Садись, –
Я опустился на землю, скрестив ноги, – принимать позу лотоса я так и не выучился, несмотря на все старания. Монах взял прутик, нарисовал на земле круг и разделил его на шесть частей, так что получилось нечто вроде колеса с тремя спицами.
– Это – Вселенная, – объявил он с преувеличенной серьезностью. – Шесть миров. Шесть мест, где может воплотиться разум… Три благих, они у нас сверху, и три… мягко говоря, не особенно благих.
Пока было не очень понятно, какое это имеет отношение ко вчерашнему жуткому опыту.
– К благим у нас относится рождение в мире богов, которые хоть и живут долго, но все равно смертны, в мире полубогов-асуров и среди таких, как мы с тобой, человеческих существ. К неблагим – существование в теле животного, одного из голодных духов или прямиком в аду.
– И все эти миры реальны? – спросил я.
– Реальны, но в какой степени – каждый решает сам. Можно считать этот рисунок, – брат Пон потыкал прутиком в середину круга, – картой человеческой психики, и не более. Можно полагать, что где-то и вправду есть адские вместилища, где мучаются грешники, и небеса, на которых обитают пребывающие в блаженном состоянии боги… Какая разница?
– Ну как? Хотелось бы знать, как все обстоит на самом деле.
– И так, и так, обе версии истинны.
– То есть я, – я указал по очереди на все сектора, – был и зверем, и асуром, и духом?
– В общем так, если убрать слово «я».
– Но есть же предыдущие жизни, которые повлияли на нынешнее воплощение? – продолжал я.
– Конечно.
– А можно узнать, где и когда я жил? – любопытство, одолевшее меня в этот момент, оказалось сильнее даже того страха, что грыз мои внутренности со вчерашнего дня. – Пожалуйста!
– Тебе мало одного чуда? – спросил брат Пон с лучезарной улыбкой.
Это было хуже, чем удар под дых, – я вздрогнул и поежился, ощутил на затылке холодное дуновение, и если бы на голове у меня оставались волосы, они наверняка встали бы дыбом.
– Тогда забудь, – монах погрозил мне прутиком. – Вспомни, о чем мы говорили… Шесть миров, но для того чтобы развить полное осознание и вырваться за пределы круга Сансары, годится только один. И угадай какой.
– Человеческий.
– Совершенно верно. Богам и полубогам слишком хорошо, чтобы менять себя. Животные практически лишены разума, духи одержимы неутолимыми страстями, грешникам чересчур плохо. И что у нас в результате выходит… – он стер большую часть круга, оставив единственный сектор. – Какова вероятность, что один из нас попадет сюда?
– Одна шестая.
– Даже меньше. Из ада не выберешься быстро, боги живут миллионы лет, и все зря. Тут же у тебя есть каких-то семьдесят-восемьдесят лет на то, чтобы обрести свободу, и если не успеешь, то придет то, что ты видел вчера, и скажет «ам».
– Но к чему страшиться гибели, если будет новое рождение человеком?
– А кто тебе сказал, что будет? Ты уверен? И если будет, то когда? Через век? Спустя миллион лет или целую кальпу? Какую карму ты накопишь за это время? Возможно, ты воплотишься в таких условиях, что не позволят тебе даже задуматься об осознании! Поэтому то, что ты в теле человека, надо воспринимать как подарок, и не тратить этот краткий отрезок времени на мимолетные удовольствия, погоню за богатством или нытье. Никто не знает, когда смерть ухватит тебя за глотку, и поэтому действуй так, словно у тебя совсем не осталось времени! Не бойся, но живи и осознавай! Продвигайся, развивайся, не забывай о том, что именно расположилось у тебя за плечами, но и не давай мысли об этом овладеть тобой, прорасти семенем ядовитых эмоций.
Я нахмурился, пытаясь осмыслить концепцию: помнить, что кончина неизбежна, что она рядом, но воспринимать этот факт не как источник страха и неуверенности, а как стимул.
– Как говорил один из просветленных, – сказал брат Пон после короткой паузы, – монах, что вкушает пищу так, словно надеется дожить до конца трапезы, – ленив и празден. Тот же монах, что делает каждый глоток так, словно в нем содержится смертельный яд, внимателен и радостен.
– Но если моя душа… – начал я, намереваясь упомянуть о том, что опыт этого воплощения никуда не денется, что если я трудился над своим развитием в этой жизни, то это должно сказаться и в следующей.
– Нет никакой «души», – прервал меня брат Пон.
– Но что же тогда переходит из жизни в жизнь?
– Вот тут ты меня поймал, – монах рассмеялся и стер с земли остатки рисунка. – Объяснять это тебе сегодня я не собираюсь, поскольку рано еще, все равно не поймешь. Осознай для начала то, что я сказал тебе только что…
Страх рассеялся без остатка уже к вечеру, и спал я, в отличие от предыдущей ночи, спокойно, без кошмаров.
А утром брат Пон сказал мне, что нужно сходить в деревню.
– Пойдешь на этот раз один, – сказал он. – Надо зайти в магазин, забрать кое-что.
– Но я не говорю по-тайски!
– Продавец видел тебя со мной. Так что тебе нужно будет только поздороваться. Остальное сделает он сам.
Мне выдали объемистую холщовую сумку из тех, что монахи носят, собирая подношения, и я отправился в путь. Мостик, изготовленный мной же, хоть и захрустел, но не сломался, то ли потому, что на него пошли два бревнышка, то ли из-за того, что за проведенное в храме время я похудел.
Рис с овощами два раза в день – неплохой вариант, чтобы сбросить вес.
Шагая через джунгли, я практиковал внимание дыхания, и получалось у меня на редкость хорошо. Посторонние мысли если и возникали, то приятные, о том, например, что гастрит, которым я мучился последний год и обострившийся пару месяцев назад, куда-то исчез, испугавшись, похоже, монашеской диеты.
Мозоли, потертости, солнечные ожоги, все то, что досаждало в первые дни в Тхам Пу, – все это заживало. И даже одежда становилась привычной, словно ходил подобным образом не первый год; большую часть времени я вообще не вспоминал, что именно на мне надето.