Против Рубена Волфа
Шрифт:
– Кто там? – я кричу через дверь. – Я не могу, слышишь?
Из-за двери грохочет голос.
– Я.
«Я» – как «отец». «Я» – как «батя». «Я» – то есть мужик, который, допустим, и сидит без работы, но все еще может отвесить нам хорошего пинка под зад, чтобы не умничали.
– Обожди две минуты.
Две минуты!
Как я эти две минуты выживу?
Когда он наконец выходит, мне кажется, я пулей залечу на толчок, но лишь ступив на порог, я замираю. «Почему?» – может, спросите вы, но, скажу вам, окажись вы в то утро поблизости от нашей ванной, вы бы почуяли самую страшную вонь, какую только случалось глотать в жизни. Смрад перекрученный. Злой. Да что там, просто бешеный.
Я вдыхаю, давлюсь, вдыхаю еще, разворачиваюсь и едва ли не бегу прочь. Теперь, однако, я ко всему прочему почти вою от смеха.
– Что такое? – спрашивает Руб, когда я вваливаюсь в комнату.
– Ой, чувак.
– Что?
– Идем, – зову я, и мы вместе топаем в туалет.
Вонь опять оглоушивает меня.
И наваливается на Руба.
– Йо-ома, – это все, что он может сказать.
– Кошмар, а? – спрашиваю я.
– Да уж, не очень-то весело, запашок какой, – соглашается Руб. – Что старик такое ест?
– Без понятия, – говорю я, – Но говорю тебе – эта вонь материальная.
– Еще какая. – Руб пятится от смрада. – Беспощадная, ну, жесть. Гремлин, чудище… – Он не может подобрать слово.
Я набираюсь храбрости и говорю:
– Иду туда.
– Зачем?
– Уже невтерпеж!
– Ладно, удачи.
– Она мне понадобится.
Но куда больше она мне понадобится потом, и на Эбби-авеню, пока ждем Перри, меня потряхивает. Пальцы страха и неуверенности скребут изнанку желудка. Мне кажется, что внутри я истекаю кровью, но все это, конечно, просто мандраж. А вот Руб сидит себе вытянув ноги. Руки спокойно лежат на бедрах. Лицо заливают волосы, рассыпанные ветром. На губах зарождается улыбочка. Рот открывается.
– Вон он, – говорит мой брат. – Пошли.
Подъезжает микроавтобус – реально здоровый. Фургон. Внутри уже сидят четверо. Мы забираемся через сдвижную дверь.
– Рад, что вы смогли прийти. – Перри скалится нам в зеркальце. Сегодня на нем пиджак. Кровавого цвета, лютый. Красиво.
– Мне пришлось отменить свою репетицию по скрипке, – говорит ему Руб, – но мы успели.
Он садится, и какой-то чувак, реальная будка, захлопывает сдвижную дверь. Его прозвище Бугай. Сухощавый рядом с ним – Лист. Жирноватый перец – Эрролл. Чувак без особенностей – Бен. Все старше нас. Грозные. Сучковатые. Обточенные кулаками.
– Руб и Кэмерон, – представляет нас Перри, тоже через зеркало.
– Привет.
Молчание.
Яростные глаза.
Сломанные носы.
Не все зубы.
В тревоге я смотрю на Руба. Он не отзывается, но сжимает кулак, как бы говоря: «Будь начеку!»
Текут минуты.
Молчаливые минуты. Начеку. Едем. Будто на иголках; думаю, как выжить, надеюсь, эта поездка никогда не кончится. Хорошо бы никогда не доехать…
Останавливаемся на задах скотобойни в Марубре, на улице холодно, ветрено, солоно.
Толчется народ.
Вокруг нас в рокотливом южном воздухе я чую свирепость. Она ножом врубается мне в нос, но не кровь хлещет с меня. Это хлещет страх. Он заливает мне губы. Я торопливо стираю его.
– Пошли. – Руб тянет меня за собой. – Сюда, малыш, или хочешь поиграть с местными?
– Нет уж.
Перри ведет нас через какую-то тесную комнатушку в холодильную камеру, где с потолка, будто мученики, свисает несколько мертвых замороженных свиней. Просто ужас. Я пару секунд не могу оторвать от них взгляд. Сгущающийся воздух и жуткий вид раскромсанного мяса ломятся мне в горло.
– Как «Бальбоа», – шепчу я Рубу, – висячее мясо [3] .
– Ага, – отвечает он. Понимает, о чем я.
Я спрашиваю себя, что мы тут вообще делаем. Остальные ждут спокойно, даже сидя, кто-то курит, кто-то потягивает спиртное – успокоить нервы. Унять страх. Замедлить кулаки, но ускорить храбрость. Чувак-будка, Бугай, подмигивает мне, веселится от моего ужаса.
Сам он сидит как ни в чем не бывало, и его невозмутимый голос между делом течет ко мне.
– Первый бой самый трудный. – Улыбка. – Про победу не думай. Сначала выстоять, а там уже как получится. Смекаешь?
3
Имеется в виду сцена из американской кинодрамы «Рокки» (1976, реж. Джон Эвилдсен), где главный герой оттачивал боксерское мастерство, колотя туши на бойне. – Примеч. ред.
Я киваю, но отвечает ему Руб.
– Не переживай, друг, – говорит он, – мой брат умеет подниматься на ноги.
– Молодец, – это он искренне. Потом: – А сам?
– Я?
Руб улыбается. Он дерзкий, нахальный, будто ни капли не боится. Страха он точно не выкажет. Он говорит просто:
– Мне вставать не придется.
И вся штука в том, что он это точно знает. И Бугай знает. И я знаю. Это просто нюхом чувствуется, как у того парня в «Апокалипсисе сегодня», про которого все знали, что его не убьют. Он слишком любит войну и силу. Он не то что не боится смерти, он о ней вообще не помнит. И точно так же Руб. Он выйдет отсюда с полтинником и с усмешкой. Никак иначе. Нечего и говорить.
Заходят незнакомые люди.
– А у тебя новые ребята, а? – Какой-то мерзкий старикан лыбится Перри – улыбка у него, будто пятно какое. Он оглядывает нас и тычет пальцем. – У мелкого шансов нет, но пацан постарше, кажись, что надо. Чуток красавчик, может, но это ничего. Драться умеет?
– Умеет, – заверяет его Перри, – а у мелкого есть стержень.
– Хорошо. – По подбородку старика вверх-вниз ползает шрам. – Если он не устанет вставать, может, у нас тут будет бойня. Уж сколько недель не было бойни, – он говорит мне прямо в лицо, куражится. – Можем и подвесить его тут, со свиньями.
– Может, ты свалишь, дед? – Руб подходит к нему. – А то, гляди, тебя самого подвесим.
Дед.
Руб.
Они смотрят друг другу в лицо, и, клянусь, у старика руки чешутся размазать Руба по стенке, но что-то его останавливает. Вместо этого он делает краткое объявление.
– Правила вы, парни, знаете, – объявляет он, – пять раундов, или покуда один из вас не останется на полу. Толпа сегодня егозливая. Хотят крови, так что глядите. У меня тоже есть резкие ребята, ретивые, не хуже вашего. Увидимся там.