Против всех
Шрифт:
— Я к вам липну, Ленечка?!
— Не я же к тебе. Трешься, как кошка возле сметаны.
Анечка не обиделась, привыкла, что Лопух режет правду-матку напрямик. С трудом высвободилась из его объятий.
— Нет, я не трусь. Это ненарочно получается. Конечно, вы мне нравитесь, Ленечка, но вряд ли у нас выйдет что-нибудь путное. Просто так побаловаться вам же самому не надо.
— Не выйдет — из-за жениха, что ли?
— Не только из-за него. Егорка, может, на мне еще и не женится, когда узнает получше… Но и с вами мы
— Почему?
— Вы сильный очень, Ленечка, вам воевать охота. Я же по глазам вижу. Вы не предназначены для тихой семейной жизни.
— Тебе нужна тихая жизнь?
— Конечно, — твердо ответила Анечка. — Я хочу, чтобы у меня был надежный муж, большой дом и много детей. И чтобы в очаге горел светлый огонь. Такой уж я уродилась.
Леня скривился в чудной усмешке. Серые глаза заволокло туманом.
— Первый раз такое слышу. Светлый огонь в очаге. Может, ты и впрямь ненормальная, Анька?
— Нормальная, — уверила Анечка. — Нормальнее не бывает.
Между тем тоска по Егорке донимала ее все пуще, и, когда стала нестерпимой, она опять собралась к Тарасовне. Словно бес толкнул в бок, а ведь чувствовала, не надо идти.
По дороге купила три пунцовые гвоздики, чтобы уважить будущую свекровь, и тут ей явилось грозное предзнаменование. Загляделась на какую-то витрину, споткнулась на ровном месте, выронила букет, и гвоздики разбились об асфальт, точно стеклянные. Лепестки разбросало по земле кровяными каплями. С ужасом подняла с земли три голые веточки.
Вернуться бы домой, но нет, пошла дальше.
Тарасовна ей обрадовалась, как родной. В кабинете она была не одна, со старшим сыном Иваном. У Ивана те же черты, что у Егорки, но выточенные не нежным, любовным резцом, а вырубленные грубым мужицким топором. И в плечах Иван — косая сажень, и ростом под потолок. По сравнению с изящным Егоркой — богатырь. Тарасовна представила ему Анечку:
— Изволь любить и жаловать, Егорушкина невеста.
Анечка зарделась от радости и поклонилась каким-то несуразным, киношным поклоном. Но старший брат Егорки еле взглянул на нее.
— Ладно, мать, я пошел. После договорим.
— Не о чем договаривать. С меня они лишней копейки не получат. Так и передай.
Иван покосился на Анечку, злой, раздраженный.
— Зачем так, мать? У них нынче сила. Придавят, не пикнем. Об нас с Захаркой подумай.
Тарасовна обернулась к Анечке:
— Погляди, детка, каких славных сыночков вырастила. Обоим за тридцать, а все к мамочке тянутся. Без мамочки ни шагу. Упасть боятся.
Иван Жемчужников люто сверкнул глазами, фыркнул и, не прощаясь, покинул кабинет.
Анечке стало неловко, что явилась свидетелем семейной сцены, но Тарасовна ее успокоила:
— Не бери в голову, девочка. Пусть ему совестно будет, не тебе.
Усадила на то же место, что и в прошлый раз, и, кажется, ту же самую бутылку достала из холодильника. Улыбалась
— Хочешь секрет?
— Ой, — сказала Анечка.
— Вот тебе и «ой»… Написала я, написала Егорушке, сообщила, что ты приходила. И ответ есть. Письмо дома осталось, в другой раз покажу.
Анечка затаила дыхание.
— Кланяться тебе велел. И еще много разных слов наговорил, сама прочитаешь.
— Почему же мне не пишет?
— Дак он адреса твоего не знает. Откуда у него адрес, ты же не дала. Вот вы все молодые какие растеряхи. Попрощаться толком не умеете.
— Мог бы на больницу написать, — вспыхнула Анечка.
— Не желает, видно, на больницу. Я так думаю, чужих глаз опасается. Предмет у него вовсе не больничный, как я поняла.
Тарасовна добродушно над ней посмеивалась, Анечка млела и, чтобы не ляпнуть что-нибудь несуразное, поспешила перевести разговор.
— Ой, Прасковья Тарасовна, я ведь еще по другому делу зашла.
— По какому же, голубушка моя?
Анечка рассказала про Никодимова и про его просьбу передать привет Мышкину.
— Никодимов? — переспросила Тарасовна, и вся теплота ее куда только подевалась. Вмиг посуровела. — Разве жив еще старый пройдоха? И чего ему надо от Харитона?
— Хочет повидаться.
— Но ты-то тут как затесалась?
Анечке выпал денек много раз подряд краснеть.
— Извините, Прасковья Тарасовна… Расспрашивал, я и сказала, что у меня жених есть. Ну и назвала Егорку. Нельзя было, да?
— Неосторожно, — совсем уже ледяным тоном произнесла Тарасовна. — Очень неосторожно, девочка. Ты хоть знаешь, кто такой Никодимов?
— Знаю. Он колдун и миллионщик.
На этом месте их беседа неожиданно прервалась. Открылась дверь, и вошли двое мужчин злодейского вида. Один — прямо копия дракончика из пасхального яичка, но в добротном темно-синем костюме. Второй — еще чуднее: не урод, нет, напротив — лощеный господин, безукоризненно одетый и причесанный, с продолговатым, выразительным лицом, но такой бледный и при этом с пустыми, кажется, даже без зрачков, глазами. Анечка так сразу и окрестила их про себя: дракон и покойник. Она еще не предчувствовала, как замыкается в эту минуту круг бытия, связывающий их с Егоркой. Об этом могла догадаться Тарасовна, но ей было не до размышлений.
— Анечка, — сказала напряженно. — Ступай домой. Завтра приходи, письмо почитаем.
Анечка не могла уйти, даже если бы захотела, потому что один из гостей заклинил дверь на «собачку». Визитеры еще ничего не сделали худого, а у нее душа ушла в пятки.
— Что вам надо? — спросила Тарасовна. — Кто вас сюда пустил?
Мужчины приблизились к столику, и один, «дракон», опустился на стул за спиной у Тарасовны, а второй уселся напротив. Теперь Анечка увидела, что зрачки у него все же есть, но крохотные, как две спичечные головки. Он грозно прошипел: