Противостояние. Том I

Кинг Стивен

– Чего он волновался? Он прирожденный политик!

Ларри кивнул.

– Но если вы мне поможете, я как-нибудь продержусь.

Аплодисменты.

«Эта толпа аплодировала бы речи Никсона об отставке, а потом еще и попросила бы его сыграть на пианино», – подумал Ларри.

– Прежде всего я хочу объяснить вам, откуда взялся организационный комитет и как вышло, что я оказался перед вами. Мы всемером собрались вместе и решили провести это собрание, чтобы как-то упорядочить нашу жизнь. Предстоит многое сделать, и я бы хотел представить вам всех членов нашего комитета. Надеюсь, вы сэкономили немного аплодисментов для каждого из них, потому что они все работали над повесткой дня, которую вы сейчас держите в руках. Итак, первая – мисс Фрэнсис Голдсмит. Встань, Фрэнни, и покажись нам в платье.

Фрэн поднялась. На собрание она пришла в красивом ярко-зеленом платье с желтоватым отливом и скромной ниткой жемчуга, которая в прежние дни стоила две тысячи долларов. Она получила свою порцию аплодисментов, разбавленную добродушным свистом.

Фрэн села, густо покраснев, и еще до того, как аплодисменты окончательно смолкли, Стью продолжил:

– Мистер Глен Бейтман из Вудсвилла, штат Нью-Хэмпшир.

Глен встал, и толпа зааплодировала ему. Он вскинул руки с оттопыренными средним и указательным пальцами, и раздался восторженный рев.

Ларри Стью представил предпоследним, и он встал, отдавая себе отчет, что Люси улыбается, глядя на него снизу вверх, а потом его накрыла теплая волна аплодисментов. «Когда-то, – подумал он, – в другом мире такие аплодисменты припасали для заключительной песни концерта, в моем случае – для пустячка, именуемого “Поймешь ли ты своего парня, детка?”». Но сегодняшний вариант ему нравился больше. Он простоял перед ними всего секунду, а показалось, что гораздо дольше. И он уже знал, что не будет отказываться от своего выдвижения.

Ника Стью представил последним, и ему хлопали продолжительнее и громче, чем остальным.

– Этого нет в повестке дня, – вновь заговорил Стью, когда аплодисменты смолки, – но у меня есть предложение начать собрание с исполнения национального гимна. Я полагаю, все помнят и слова, и мелодию.

Шуршание, шарканье – люди поднимались. Еще пауза – все ждали, что начнет кто-то другой. И наконец нежный женский голос в одиночестве исполнил первые три слова.

– Смотри, видишь ли… – запела Фрэнни, но на мгновение Ларри почудилось, что на ее голос наложился другой, его собственный, и он сам был не в Боулдере, а в Вермонте, четвертого июля, когда республике стукнуло двести четырнадцать лет, а Рита лежала мертвой в палатке у него за спиной, ее рот наполняла зеленая блевота, и в руке она сжимала пустой пузырек из-под таблеток.

Он вдруг покрылся гусиной кожей и почувствовал, что все они под наблюдением, за ними наблюдает нечто такое, что может, выражаясь словами старой песни рок-группы «Ху», видеть на мили, и мили, и мили. Нечто ужасное, и темное, и чужеродное. На мгновение ему захотелось бежать отсюда куда глаза глядят, бежать и не останавливаться. Здесь не играли в игры. Здесь занимались серьезным делом. Решали вопросы жизни и смерти. А может, и еще более серьезные.

К голосу Фрэнни присоединились другие голоса.

– …ты в солнца первых лучах… – пела Люси, держа его за руку. Она снова плакала, и другие плакали, большинство плакало, оплакивали то, что ушло, но не забылось, сбежавшую американскую мечту с хромированными колесами и инжектором, и внезапно он вспомнил не Риту, а себя с матерью на стадионе «Янкиз» двадцать девятого сентября, когда «Янкиз» совсем немного отставали от «Ред сокс» и всякое могло случиться. На стадионе собралось пятьдесят пять тысяч человек, все стояли, игроки на поле прижимали бейсболки к сердцу, Гуирди – на питчерской горке, Рики Хендерсон – в левом углу поля («…с чем в заката часы…»), и прожектора светили в лиловых сумерках, и мотыльки и другие ночные насекомые мягко бились о них, и вокруг гудел Нью-Йорк, город контрастов.

Ларри тоже запел, а когда они пропели гимн до конца и вновь загремели аплодисменты, он и сам немного прослезился. Рита ушла. Элис Андервуд ушла. Нью-Йорк ушел. Америка ушла. Даже если бы они смогли победить Рэндалла Флэгга, построенное ими уже никогда не станет прежним миром темных улиц и ярких грез.

Обильно потея под яркими лампами, Стью зачитал первые пункты повестки дня: оглашение и ратификация Конституции и Билля о правах. Пение национального гимна глубоко тронуло его, и не только. Половина присутствующих не скрывала слез.

Никто не попросил зачитать документы – хотя парламентский процесс предоставлял им такое право, – и Стью мог только поблагодарить их за это. Чтец из него был никакой. После того как граждане Свободной зоны одобрили «чтение» обоих документов, поднялся Глен Бейтман и внес предложение утвердить оба документа законами Свободной зоны.

– Поддерживаю предложение! – крикнул кто-то из задних рядов.

– Предложение внесено и поддержано. Кто за это предложение, скажите «да».

Всеобщее «ДА!» едва не снесло крышу. Коджак, который спал у стула Бейтмана, поднял голову, моргнул, потом вновь положил морду на лапы. Мгновением позже опять поднял голову, когда толпа устроила себе громовую овацию.

«Им нравится голосовать, – подумал Стью. – Голосование позволяет им почувствовать, что они снова хоть что-то контролируют. Видит Бог, им это чувство необходимо. Оно необходимо нам всем».

Покончив с первыми вопросами повестки дня, Стью ощутил, как напряглись мышцы. «А теперь, – вздохнул про себя он, – мы переходим к той части, где нас могут ждать любые неприятные сюрпризы».

– Третий пункт нашей повестки дня гласит… – Тут ему пришлось откашляться. Микрофон вновь взвыл, и Стью почувствовал, что потеет еще сильнее. Фрэн, которая смотрела на него, кивнула, давая понять, что надо продолжать. – Он гласит: «Выяснить, согласится ли Свободная зона выдвинуть и избрать управляющий комитет в составе семи представителей Свободной зоны». Это означает…

– Мистер председатель!.. Мистер председатель!

Стью оторвался от своих записей и почувствовал укол страха, сопровождаемый дурным предчувствием. К нему обращался Гарольд Лаудер. Гарольд Лаудер в костюме и при галстуке. С аккуратно причесанными волосами. Он стоял в середине центрального прохода. Однажды Глен сказал, что оппозиция может объединиться вокруг Гарольда. Но так быстро? Стью надеялся, что нет. На мгновение подумал, а может, продолжить, сделав вид, что не услышал Гарольда, но и Глен, и Ник предупреждали его об опасностях, которыми чревато такое пренебрежение. Неужели он ошибся, предположив, что Гарольд начал жизнь с чистого листа? Что ж, ему предстояло получить ответ в самом ближайшем будущем.