Противостояние
Шрифт:
и впихнули в знакомую комнату. За столом сидел лейтенант и барабанил пальцами по
столу. У окна ходил еще один мужчина в гражданской одежде.
Лену обыскали, подали аусвайс офицеру. Мужчина просмотрел бумагу, на девушку
уставился, кивнув тому, что у окна бродил.
Тот встал напротив Лены:
— Ты пришла к сапожнику?
— Да!… Нет! — головой затрясла. — Я мимо шла, мамка у меня пропала, вот и
шукаю какой день. А ботинки совсем развалились! Холодно, дяденька, мерзну. А
тута вывеска с сапогом, ну я и зашла, авось чего старое ненужное есть? Ну,
погонят так погонят, а если и дадут? Так что, дядечка, сапоги может какие есть?
— протараторила с самым невинным видом, а тело ходуном от дрожи ходит.
— Ты встретишь сапошник, — бросил офицер и встал, кивнул остальным.
Лену выволокли на улицу, потащили под конвоем неизвестно куда. Она семенила
зажатая автоматчиками и объясняла, умоляла, внутренне кривясь от ненависти и
презрения, и затихла, завидев комендатуру — некогда барскую усадьбу. Поняла —
конец.
Ее отконвоировали в большой зал с колоннами, где наверняка под Новый год
собирали пионерам утренники, отмечали восьмое ноября и Первомай. Но сейчас здесь
засели немцы — СС. У зажженного камина за столом сидел лощеный майор и что-то
писал, поглядывая в бумаги, через пенсне.
Лену толкнул к нему:
— Взяли на явке, господин штурмбанфюрер, — доложил лейтенант.
Пожилой оглядел девушку и поморщился:
— Большевики совсем выдохлись, если задействуют детей.
— Так точно, герр штурмбанфюрер.
— Позови Штеймера, пусть займется. Пусть выбьет из них все что возможно и
невозможно. Я, в конце концов, хочу знать, где засели партизаны!
— Узнаем, господин штурмбанфюрер.
Мужчина вышел, брезгливо поморщившись. С Лены стянули ватник, усадили ее на стул.
Она поправила подол юбки, продолжая играть роль дурочки, но понимала, что
церемониться с ней не будут. А что будет, думать не хотелось.
Колотило от страха, до одури мутило, живот скручивая, и никак с ним справиться
не могла.
В залу зашел здоровяк в форме унтер- ефрейтора — симпатичный, улыбчивый.
Подвинул стул к Лене, сел и спросил почти без акцента:
— Как тебя зовут?
— Олеся, — закивала.
— Настоящее имя?
— Как это, дядечка? Какое мамка с папкой дали, — глаза распахнула, наивность
изображая. И понимала, не надолго ее хватит роли играть, уже еле держится.
Страшно до одури — зубы и то клацают.
— Карашо. Вижу ты смышленый девушка. Расскажи мне, кто тебя к сапошнику
направил?
— Так никто, дядечка! — клятвенно прижала руки к груди. — Я же объясняю,
глядите чего с обувкой-то. А холодно ж! — выставила ноги в разъехавшихся
ботинках.
И полетела со стула. Сбрякала челюстью у сапог караульного.
Неслабо ударил ее ефрейтор — в голове загудело, не сразу подняться смогла.
"Все. Закончились разговоры", — поняла и, мурашки по коже прошли, в
предчувствии пыток, побоев. Страшно боли было, еще страшнее выдать, не выдержав.
"Хоть бы убили сразу!"
Ее подняли, на место посадили.
Лена губы потрогала — кровь, щиплет ранки.
— Будем говорить?
— Так я… говорю, — просипела.
— Отвечай: когда и как ты знакомился с сапошник.
— Да не знакомилась я с ним! — взвыла плаксиво и… опять улетела. В себя
прийти не успела — обратно посадили.
— Ты есть врать, — покачал пальцем перед ее лицом мужчина. — Мне нужен правда.
Говоришь — живешь. Все просто. Зачем такой молодой красивый девушка неприятность?
Думай.
Откинулся на спинку стула, заговорил с лейтенантом, давай Лене время прийти в
себя.
Драгоценные пара минут — на что их потратишь?
Коля, — зажмурилась, дрожа от боли и страха.
Глаза открыла — немец ей улыбается:
— Думал? Отвечать? Кто слал тебя сапошник?
— Да не кто! И знать я его не знаю! — выкрикнула всхлипнув, сжалась невольно,
понимая, что сейчас ее ударят.
Но лучше бы действительно ударили.
Ефрейтор послал за Пантелеем и каким-то инструментом. Лене вовсе плохо стало,
поняла, будет что-то из ряда вон. Выдержит ли? Страшно было, но чего больше —
боли или того, что может сломаться?
"Я выдержу, выдержу, Коля. Честное комсомольское", — вдалбливала себе, а
хотелось заплакать, забиться в угол, зажмуриться.
В комнату втолкнули избитого мужчину в порванной одежде. Девушка сначала вовсе
не признала в нем Пантелея. Глаз заплыл, лицо в крови, белая рубашка порвана, в
красных, розовых разводах. Только жилет тот же, правда, грязный.