Противостояние
Шрифт:
дня уходит машина в Барановичи с особо опасными преступниками. Сбудь с рук и эту.
Что с ней случиться дальше — не твоя вина. Она была жива, когда ее отправляли, —
улыбнулся.
Мудро, — кивнул Штеймер.
— Но к делу. Большевистские бандиты сорвали нам план поставки рабочей силы. Мне
нужны все, кто не проходит по делам и достаточно крепок. Чем сидеть здесь и есть
наш хлеб, пусть поработают на великий рейх и во славу фюрера.
Штеймер понял, что ему предлагают сделку и довольно выгодную. Он согласился.
Лену оттащили в камеру, но она этого не знала.
В тот же вечер Игорь связался со своим человеком, и уже утром по цепочке в отряд
было передано, что во чтобы то не стало нужно взять крытую машину, что пойдет в
Барановичи, в гестапо. Вопросов это задание не вызвало. Попавших к палачам
спасти было делом святым, какой бы конвой их не сопровождал.
Сознание плавало. Было больно даже дышать. Хотелось пить и тошнило так, что
скрючивало, но каждое движение вызывало помутнение в глазах.
Кто-то попытался ее напоить. Она жадно глотнула и закашлялась, свернулась на
полу. Вода вышла пополам с кровью. Больше ее не трогали и она была безумно
благодарна за это.
Странная штука память. На краю сознания она выдает то, что порой, в нормально
состоянии ты и не вспомнишь, как не силься. Ей вспомнился запах гимнастерки
Николая, его объятья ласковые и крепкие, так ярко, словно это случилось вновь,
сейчас. Лена уткнулась носом в пол, как в его плечо:
— Прости, — прошептала.
Так странно — почему на грани между жизнью и смертью жалко всегда того, что
случилось, а не того, чего уже не будет? Ей было жаль, что она всего лишь
коснулась Николая, жаль, что была глупой и наивной, ругала Надю за кокетство.
Какое все это имело значение?
А ведь тогда казалось очень важным.
Ей виделась Пелагея и дед Матвей, и снова Коля, бреющий щеку, тот его взгляд,
когда она принесла завтрак солдатам. Она как на яву слышала его голос и плакала
с сухими глазами оттого, что по глупой пустой гордости, непонятно почему не
сказала ему самого главного, того что поняла и признала лишь после того, как его
не стало:
— Я тебя люблю…
Не думала она, что скажет это образу, а не живому человеку.
Не думала, что услышит ее лишь пол камеры.
Не думала, что умрет, не узнав вкуса поцелуя, не узнав как это, стать матерью и
качать ребенка на руках.
Ее будущее было ей ясно и понятно, спланировано, но сейчас ей казалось, сюжет
будущей жизни писала не она, какая другая, чужая, глупая девчонка.
Кто-то осторожно коснулся ее плеча и, Лена зажмурилась, сдерживая стон: не
трогайте, пожалуйста, не трогайте меня! Но ее не услышали, что-то мокрое
коснулось лица, начало оттирать запекшуюся кровь, доставляя боль. Лена не
сдержалась, застонала и возненавидела себя за слабость, никчемность, за эту
нетерпимость к боли.
Что-то холодное, мокрое легло на спину и превратилось в раскаленное железо.
— Ааааа! — вырвалось само. Лена стиснула зубы до хруста, но сквозь них
прорывался стон, мычание на одной ноте.
"Молчи, молчи, тряпка!" — приказала себе. Глаза закрылись, дыхание стало
прерывистым.
Она теряла сознание и приходила в себя, но так и не могла вспомнить ни кто она,
ни где находится. Не понимала, что лежит в одной юбке на грязном, холодном полу
камеры, битком набитой такими же искалеченными пытками и заточением людьми. Не
понимала, отчего так нестерпимо больно, почему то холодно, то жарко, почему
горит в грудине почти у горла и под «ложечкой». Почему горят руки и словно
острия спиваются в кости, не то, что в мышцы.
Ее сознание отсеивало ненужное, а забытье дарило покой.
Скрип открывшейся двери камеры прозвучал как обвал стены на голову.
Лену схватили, заставили встать на ноги, но она не могла, обвисала. И стыдилась,
что не может, и ненавидела себя за слабость.
Ее дотащили до крытой машины, кинули внутрь, и тут же множество рук приняли ее,
поставили на ноги. Чье-то тело стиснуло, вжали в другое тело, заставляя стоять.
Она видела лицо мужчины, его перевязанную грязной тряпкой голову, щетину на щеке
и взгляд темных, пустых глаз.
— Держись, — прошептали его губы.
Она заставила себя улыбнуться в ответ.
В машину запихивали следующих, набивая ее до отказа. Лязгнула железная решетка,
хлопнула дверь. Истерзанных людей качнуло — машина поползла через город,
переваливаясь на рытвинах.
Людей заносило, слышались стоны. Было душно и тошно.
Лена не чувствуя того, фактически висела на руках мужчины, уткнувшись ему в шею
лбом. И все пыталась понять, почему так горячо, так безумно горячо и душно.
Четыре отделения заняли позиции с двух сторон дороги.
Поодаль в лесу ждали телеги для раненных и резерв.