Противостояние
Шрифт:
В ходе программы мой гость не раз говорил о том, что не следовало бы тратить ни сил, ни времени, ни денег на попытки спасти детей, родившихся с дефектами, на пораженных неизлечимой болезнью людей, на немощных стариков. В их отношении следует «отключить кислород». В какой-то момент Бестужев-Лада упомянул о том, что он лежал в больнице, что у него очень тяжелая болезнь, и потом возвращался он к этой теме не один раз. Вот он снова «повел челюстью», напрашиваясь на нокаутирующий вопрос: «А зачем вы, Игорь Васильевич, ложитесь в больницу, зачем заставляете врачей тратить на вас силы и время, зачем используете мои налоги на ваше лечение, когда сами считаете, что тяжело больных людей и немощных стариков не надо спасать от
Вопрос, конечно, резкий, тяжелый, в определенной степени оскорбительный. Но он же сам напросился. Задавать? Не задавать? Одно дело — обсуждение этого во время мастер-класса, совсем другое дело, когда ты работаешь в прямом эфире и должен решать тут же, на ходу.
Я решил, я вопрос задал, хотя и заранее извинился за то, что собираюсь задать крайне неприятный вопрос. Был ли я прав? Посмотрев снова эту программу, считаю, что да, был прав. Более того, я напрасно «смягчил удар», заранее извинившись, потому что я тем самым подготовил профессора к тому, что сейчас последует неприятный вопрос, я дал ему возможность внутренне подготовиться. Остается только гадать, как бы он повел себя, если бы я задал вопрос без предварительного предупреждения.
Из всего, чтобы было сказано Игорем Васильевичем — а сказано было много, самым неожиданным для меня было его утверждение, что атеист — это тот же верующий. Поначалу мне захотелось дать ему понять, что это вздор. Но потом, подумав, я решил, что на самом деле профессор прав. Ведь атеист не знает, что бога нет, он просто отрицает его существование, то есть он не верит в бога, или, если чуть иначе это сказать, он верит, что бога нет. Религиозный же человек не знает, что бог есть, а просто верит в это, так что в этом смысле и религиозный человек, и атеист — люди верующие.
Стинг
26 декабря 2010 года
В. ПОЗНЕР: Вопросов к вам пришло много. Больше всего — о песне «Русские», но мы поговорим об этом позже. А пока — Мурад Барнуков спрашивает: «Что для вас сегодня Россия? Какой вы ее видите?»
СТИНГ: Я считаю, что Россия — страна, в которой очень интересно бывать, потому что долгое время она была для нас под запретом. Замечательно, что я оказался здесь в рамках своего европейского турне. Я люблю Санкт-Петербург, люблю Москву и хотел бы чаще выступать в других городах. Но здесь по-прежнему есть доля загадки, мистики, и это мне очень нравится.
В. ПОЗНЕР: Ярослав Глушаков сообщает, что любит ваши песни, но, к сожалению, не попал на ваш московский концерт, потому что билеты были очень дорогими. Он называет себя композитором, учится в Московской консерватории, пишет музыку и спрашивает вас: «Трудно ли вам было стать тем, кто вы есть?» Потому что он тоже об этом думает.
СТИНГ: В молодости мне ничего не приносили на блюдечке. Я хотел быть музыкантом с раннего детства, но не мог представить, как добьюсь этого. Я каждый день репетировал, потом закончил школу, стал школьным учителем, работал в офисе, сменил много разных занятий. И всегда думал о том, как стать музыкантом. Потом решился отправиться в Лондон — без денег, голодал несколько лет, и в какой-то момент наконец представилась возможность. Я никогда не жалел о том времени, потому что это расширило рамки моего восприятия. Добившись успеха сразу, я не смог бы оценить, насколько счастлив сейчас. Время было очень удачное. Известность пришла ко мне в двадцать восемь лет. Это хорошо. У меня были работа, пенсионные накопления, семья, я голосовал, платил налоги. То есть я был взрослый…
В.
СТИНГ: Я сказал бы иначе: не легализация, а декриминализация, причем не только марихуаны, а наркотиков в целом. Это нечто другое. Делать кого-то преступником за то, что он покурил травы, — вредно для общества, для этого человека, для его семьи. Есть проблемы, связанные с наркотиками, — я отнюдь их не приуменьшаю. Но полагаю, что эти проблемы усиливаются и могут углубиться в результате их криминализации. Наши тюрьмы полны людьми, которые всего лишь покурили наркотики, — это неправильно. Во всяком случае, полиция, призванная бороться с наркотиками, тратит время, ресурсы — финансовые и человеческие, пытаясь помешать людям заниматься этим. Но они же занимаются, никто не добился отказа от наркотиков. Нам нужно трудиться над реальной проблемой. И упор делать на просвещение, объяснять людям, как влияют на них наркотики. Я не защищаю наркотики, а говорю лишь о необходимости нового подхода, потому что старый не работает.
В. ПОЗНЕР: Олег Петров: «Какую музыку вы слушаете? Кто ваши любимые музыканты? И вообще, слушает ли Стинг Стинга?»
СТИНГ: Нет, я никогда не слушаю Стинга — я слушаю музыку, чтобы чему-то научиться. Это совсем не отдых для меня — слушать музыку. Я вынужден анализировать все, что слышу. То есть я не лежу на диване, растворяясь в музыке. Я сижу и думаю: «Так, здесь он сыграл в миноре, здесь бемоль». Это работа.
В. ПОЗНЕР: Ренат Баяков спрашивает: «Когда вы пишете музыку, думаете ли вы о коммерции, о коммерческом успехе? Например, новый альбом «Symphonicities» основан на классической музыке и не рассчитан на широкую аудиторию. Так?» То есть не нацелен на коммерческий успех, раз аудитория меньше?
СТИНГ: Когда я был моложе и писал музыку, все, что я делал, было нацелено на коммерческий успех. Я как бы держал руку на пульсе — это было просто. Становясь старше, я ощущаю, что не держу руку на этом коммерческом пульсе. В то же время музыка стала больше значить для моей души. Сочинение музыки — само по себе вознаграждение. И я, в общем-то, уже не задумываюсь о коммерческом успехе. Мне приятно записывать ее, приятно получать за это гонорары, но музыка питает мою душу. И чем дальше, тем больше.
В. ПОЗНЕР: Ахрол Хайдаров спрашивает вас: «Если бы понадобилось выбрать только одну песню из всех, что вы написали, что это было бы?» Какая песня выражала бы вас полностью?
СТИНГ: Это все равно, что спросить, кого я предпочту из моих шестерых детей, понимаете? Я не могу этого сказать. Если честно, все мое творчество и есть только одна песня. Оно все — мой голос, моя попытка найти смысл жизни. Я, правда, не могу разделить это. И не хочу.
В. ПОЗНЕР: Михаил Куличков: «Вы думаете, “холодная война” закончилась?»
СТИНГ: Я очень надеюсь на это. Мы поговорим об этом позже, обсуждая песню «Русские». По-прежнему есть следы недоверия, с которыми приходится иметь дело. Но надеюсь, она кончилась. Для нас всех это было не особо хорошее время.
В. ПОЗНЕР: Инга Головина спрашивает: «Вы согласны, что для мужчины дело — на первом месте, а семья — только на втором?»