Противостояние
Шрифт:
– Будет, если ты упадешь и переломаешь кости. – От жары у Фрэнни разболелась голова, а кола, которую она выпила за ленчем, бултыхалась в желудке, вызывая тошноту. – Во всяком случае, ты уже никуда не поедешь.
– Я не упаду, – нервно ответил Гарольд и посмотрел на нее. – Фрэн, ты плохо выглядишь.
– Это от жары, – выдохнула она.
– Тогда, ради Бога, спускайся вниз. Приляг под деревом. Наблюдай, как человек-муха, взобравшись на крышу сарая Мозеса Ричардсона, выполняет смертельный трюк на преопаснейшем склоне десятой категории сложности.
– Не шути. Я все равно думаю, что это глупо.
– Да, но если я это сделаю, на душе у меня станет спокойнее. Иди, Фрэн.
Она подумала: А ведь он это делает для меня.
Гарольд стоял перед ней, потный и испуганный, с паутиной, прилипшей к голым пухлым плечам, с животом, нависающим над поясом обтягивающих зад синих джинсов, полный решимости ничего не упустить, сделать все правильно.
Фрэн приподнялась на цыпочки и легонько поцеловала его в губы.
– Будь осторожен. – А потом быстро спустилась вниз с колой, бултыхающейся в желудке: вверх-вниз и по кругу. Она ушла быстро, но не настолько, чтобы не заметить ошеломленного счастья, засветившегося в его глазах. С сеновала на посыпанный соломой амбарный пол Фрэнни спускалась еще быстрее, чувствуя, что ее сейчас вырвет, и пусть она знала причину – жара, кола и ребенок, – что мог подумать Гарольд, если б услышал, как ее рвет? Потому-то она и хотела успеть выйти из амбара, чтобы он не услышал. И успела. Правда, едва-едва.
Гарольд спустился вниз без четверти четыре, его обожженная спина пламенела, руки забрызгала белая краска. Пока он работал, Фрэнни успела подремать под вязом в палисаднике Ричардсона. Крепко заснуть не удалось: она все время ждала треска шифера и отчаянного крика Гарольда, пролетающего девяносто футов, которые отделяли крышу амбара от твердой земли. Но все обошлось – слава Богу, – и теперь он гордо стоял перед ней, с зелеными ногами, белыми руками, красными плечами.
– А почему ты принес краску вниз? – из любопытства спросила она.
– Не хотел оставлять наверху. Она могла самопроизвольно загореться, и тогда мы потеряли бы наше послание.
Фрэнни вновь подумала, что он старается ничего не упустить. Это даже немного пугало.
Они оба посмотрели на крышу амбара. Свежая краска блестела, резко выделяясь на выцветших зеленых листах шифера, и сама надпись напомнила Фрэнни другие надписи, которые иной раз встречались на амбарных крышах в южной глубинке: «ИИСУС СПАСАЕТ» или «ЗАГРЫЗИ ИНДЕЙЦА». Гарольд написал:
УШЛИ В СТОВИНГТОН, В ПРОТИВОЭПИД. ЦЕНТР
ШОССЕ 1 ДО УЭЛЛСА
АВТОСТРАДА 95 ДО ПОРТЛЕНДА
ШОССЕ 302 ДО БАРРЕ
АВТОСТРАДА 89 ДО СТОВИНГТОНА
ПОКИНУЛИ ОГАНКВИТ 2 ИЮЛЯ 1990
– Я не знал твоего второго имени… – В голосе Гарольда слышались извиняющиеся нотки.
– Пустяки. – Фрэнни все смотрела на надпись. Первая строка – чуть пониже окна купола, последняя, ее имя и фамилия, – у самого дождевого желоба.
– Как тебе удалось написать последнюю строчку? – спросила она.
– Просто, – застенчиво ответил он. – Чуть свесил ноги – и все дела.
– Ох, Гарольд. Почему ты не подписался только своим именем?
– Потому
– Полагаю, что да… пока ты не разобьешься. Есть хочешь?
Он просиял:
– Как волк!
– Тогда давай поедим. И я намажу детским кремом твои ожоги. Тебе следовало надеть рубашку, Гарольд. Этой ночью спать ты не сможешь.
– Еще как смогу. – Он улыбнулся ей, она – ему. Они поели консервов, запили их кулэйдом (Фрэнни приготовила его сама, добавив сахар), а позже, когда начало темнеть, Гарольд пришел к ее дому, неся что-то под мышкой.
– Это принадлежало Эми. Нашел на чердаке. Думаю, мама и папа подарили ей эту штуковину, когда она закончила девятый класс. Я даже не знаю, работает ли она, но взял батарейки в магазине хозяйственных товаров. – Он похлопал по карманам, которые оттопыривали батарейки «Эвереди».
Гарольд принес портативный проигрыватель с пластиковой крышкой, созданный специально для того, чтобы девочки-подростки тринадцати или четырнадцати лет могли брать его с собой на пляж или на пикник на лужайке. Предназначался он для синглов-сорокапяток – песен Осмондов, Лейфа Гарретта, Джона Траволты, Шона Кэссиди. Фрэн смотрела на проигрыватель, и ее глаза наполнились слезами.
– Давай проверим, работает ли он.
Он работал. И на протяжении почти четырех часов, сидя на разных краях дивана, поставив портативный проигрыватель на кофейный столик перед собой, молча, как зачарованные, с печальными лицами, они слушали музыку умершего мира, заполнявшую летнюю ночь.
Глава 37
Поначалу Стью воспринял этот звук как должное, как неотъемлемую часть яркого солнечного утра. Он только что прошел через город Саут-Райгейт, штат Нью-Хэмпшир, и теперь шоссе пролегало по прекрасной сельской местности под раскидистыми вязами, кроны которых нависали над дорогой и усыпали ее движущимися бликами солнечного света. С обеих сторон к шоссе подступала густая растительность – яркий сумах, сине-серый можжевельник, а также множество кустов, названий которых он не знал. Их обилие по-прежнему поражало Стью. Он-то привык к восточному Техасу, где придорожная флора не слишком радовала разнообразием. Слева вдоль дороги тянулась старая каменная стена, кое-где полностью скрытая кустами, справа весело журчала речушка, текущая на восток. Время от времени в кустах шуршали маленькие зверьки (вчера его потряс вид крупной оленихи, стоявшей на разделительной полосе шоссе 302 и принюхивавшейся к утреннему воздуху) и пронзительно кричали птицы. На этом звуковом фоне собачий лай прозвучал очень даже естественно.
Стью отшагал еще чуть ли не милю, прежде чем до него дошло, что, возможно, эта собака – судя по звуку, расстояние до нее сократилось – выпадает из общей картины. После ухода из Стовингтона ему на глаза попадалось великое множество дохлых собак – однако ни одной живой. Что ж, он предполагал, что грипп убил большинство, но не всех людей. Вероятно, он убил и большинство, но не всех собак. Наверное, эта оставшаяся в живых собака теперь очень боялась людей. Уловив людской запах, сразу уползала в кусты и истерически гавкала, пока человек, в данном конкретном случае Стью, не покидал ее территорию.