Провидец
Шрифт:
Хмурое утро приветствовало меня на следующий день. Темное свинцовое небо, плачущее мелкими холодными слезами, опрокинулось над городом. Дул порывистый ветер, проникавший до костей.
В шесть часов утра я подходил к крыльцу конторы. Служивый у дверей, громко мне бросил:
– Ишь, дьявол рваный, куды ломишься?
Недурно. Наш Фомич, старый брюзга - пьяница, не узнает меня. Очевидно, я загримировался на славу. Желая убедиться в этом окончательно, я подошел к нему и спросил сиплым голосом:
– А что, любезный, Купцова нет в квартале?
– А тебе на что Фёдор Михайлович? Али хочешь в лапы его попасться?
– Да уж очень занятно было бы поглядеть, Фомич, - рассмеялся я.
Старик даже перекрестился от удивления.
– Николай Александрович, да неужто это Вы, Ваше благородие?
– глупо вытаращил он глаза.
Действительно, узнать меня было нелегко. Я был в опорках на босу ногу. Короткие штаны доходили до щиколотки, а там болталась грязная тряпка. На коленях штаны были прорваны. Невообразимо грязная, засаленная бабья кацавейка прикрывала мое грешное туловище. На голове - рваная фуражка с оторванным козырьком. Усы распушены. Лицо с помощью разных красок я сделал под стать костюму: сине - багровое, одутловатое, с двумя натурального вида «фонарями». Когда я в таком виде представился Купцову, тот только руками развел.
Получив конверт с командировочными и нужными для проведения дела бумагами, я упрятал их в засаленный наплечный мешок и на извозчике направился на вокзал.
Центральный вокзал Нового Петрограда по праву считался одним из крупнейших. Главное здание с высоким стеклянным куполом, административные корпуса, пешеходные мосты, котельные, бессчетные развязки, переходы и запасные пути, сторожки, ряды однотипных пакгаузов и склады с углем занимали территорию целого сектора. И если Новый Петроград временами представлялся мне адским котлом, в коем плавились люди со всего света, то Центральный вокзал был его точкой кипения.
Купив билет третьего класса, я ссыпал сдачу в заштопанный карман, отыскал табло с расписанием и отправился к выходу на нужную платформу. Вокзальный трактир искушал ароматом свежей выпечки, однако я удержал себя в руках и прошел мимо. Поезд должен был подойти с минуты на минуту, а меньше всего мне хотелось опоздать и провести в этом бедламе лишние полчаса.
С отцом мы часто приходили сюда; он встречался с нужными людьми, я глазел из зала ожидания на поезда. Удивительно, но раньше здешнее столпотворение меня нисколько не раздражало, а теперича готов на стену лезть, лишь бы оказаться подальше от этой беспрестанно гомонящей толпы. Людей я, в целом ... не любил.
Оттого, на платформе их меньше не стало. В дальнем конце перрона и вовсе царила жуткая сутолока; громоздились горы тюков и прочей поклажи, бегали дети, кто-то плакал навзрыд. Пассажиры на той стороне были сплошь в поношенной и залатанной одежке; загорелые, чумазые, склочные. Хвостовые вагоны третьего класса обычно набивались под завязку, и узенькие лавочки вдоль бортов могли приютить лишь малую толику бедолаг.
Ближе к середине платформы такой толкотни не было в помине, публика там подобралась куда более степенная и респектабельная. Господа в котелках, черных визитках, отутюженных полосатых брюках и лакированных штиблетах стояли вокруг урн, курили и вели неспешные беседы о театральных премьерах, ценах на зерно и судьбах мира. Дам среди этой категории пассажиров не было вовсе.
По дальнему пути прогрохотал окутанный черным дымом грузовой состав,
Пассажиры третьего класса немедленно придвинулись к самому краю платформы и столь же синхронно отпрянули назад, когда раздался протяжный гудок и ноги им обдало клубами белого пара.
Вскоре прозвучали два коротких гудка, и паровоз плавно, без единого рывка тронулся в путь. Состав выкатил из-под застекленного купола вокзала, и колеса затеяли веселый перестук на стыках рельс. За окнами проносились запасные пути и бесконечные ряды пакгаузов. Пароход проехал по железнодорожному мосту и теперь катил вдоль фабричной окраины третьего кольца.
Куда ни взгляни - одни лишь серые заборы и колючая проволока, мрачные громады цехов и закопченные трубы с клубами дурно пахнущего дыма. Во дворе литейного завода толпилась куча рабочих с транспарантами. На боковых путях время от времени попадались паровозы с двумя - тремя товарными вагонами. Пассажирский состав имел тут приоритетное право движения, и мы мчались вперед без остановок.
Понемногу паровоз вырвался из города на сельский простор и стал неуклонно набирать скорость, разгоняясь на прямом участке путей. Поначалу за окнами проносились поселки, потом их сменили небольшие фермы, сады, выпасы и луга, разделенные невысокими оградами, а где и попросту межами. На горизонте маячили рощицы фруктовых деревьев, изредка попадались небольшие болотца с проблесками чистой воды меж высоких зарослей камыша, да тянулись среди осоки ленты обмелевших ручьев. Разгуливали вдоль железнодорожных путей коровы, мелькали белые точки овец. Словно в другом мире очутился, ей богу.
Уже от вокзала Петербурга, ежась от холода, я направился к Смоленской слободе, что находилась во втором стане Петербургского уезда - путь был неблизкий. Дорогу я совершал частью на извозчике, частью - на ломовых, причем уплачивая деньги возницам всегда вперед, ибо без этого они не соглашались везти оборванца.
Уже вечерело, когда я добрался до Смоленской слободы, уставший и продрогший. Последние пять верст до нее я шел, дабы не возбуждать подозрения, пешком, не без сожаления покинув извозчика.
Слобода была унылой, малозаселенной местностью, с редко стоящими домами, в которых ютилась рабочая рвань, полуголодная, озорная, вечно пьяная, утопающая в невылазной грязи, вони и в беспробудной власти тьмы. Что-то бесконечно унылое, тягостное и вместе с тем страшное навевало на душу это зловещее место.
На улице, посреди слободы, стоял клуб местных обывателей - невозможно грязная и вонючая харчевня. Я отворил дверь, вошел в него, и меня сразу охватил специфически отвратительный воздух грязного кабака. Облака махорочного дыма, чайного пара. Гул нестройных голосов, выкрики, крепкая брань так и повисли в этом логовище.
Народу было порядочно, все - представители местной смоленско - слободской рвани, голытьбы и рабочего элемента. В одном месте бражничал здоровенный рабочий «кирпичник», в другом - сапожник, там – просто золоторотец.
Мое появление никого не смутило, а тем паче не удивило. Я был ко двору с моим эффектным видом. Я спросил чаю, косушку водки, протянув предварительно тридцать копеек медью.
– Ишь, настрелял сколько, леший!
– буркнул приветливо пузатый владелец этой богадельни.