Провинциалы. Книга 2. Уроки истории
Шрифт:
Через пару недель Замшеев пригласил Сашку срочно зайти в комитет комсомола. В кабинете помимо него был невысокий плотный мужчина, незначительно старше Сашки, но с непроницаемо серьезным выражением лица.
– Игорь Игоревич Барышников, наш куратор из комитета государственной безопасности. Хочет с тобой побеседовать, – произнес он, настороженно глядя на Жовнера, заведомо допуская, что тот может стать предметом непредвиденных неприятностей, и оттого непроизвольно суровея лицом.
– Интересно познакомиться с молодым человеком активной жизненной позиции.
– Мне выйти? – услужливо предложил Замшеев.
– Не нужно, мы пойдем ко мне…
Барышников пропустил Жовнера вперед, уверенно рассекая поток студентов, повел по коридорам в другой корпус, где на втором этаже открыл угловую неприметную дверь, пропустил его в комнату, в которой стоял стол, два стула по обе стороны, на столе – настольная лампа с металлическим полушарием плафона, а вторая половина комнаты была отделена черной тяжелой занавесью.
– Присаживайся, Александр Иванович, – уже без улыбки предложил Барышников, опускаясь на стул за столом и пристально глядя на Сашку, словно ожидая услышать что-то очень важное.
Сашка сел, еще раз обвел взглядом комнату, но разглядывать было нечего: голые стены, даже без наглядной агитации. Он выжидающе взглянул на Барышникова.
– Ну, как ваш «Хвост Пегаса» поживает? – спросил тот.
– Какой… «Хвост Пегаса»? – Сашка поперхнулся.
– Чему Борис Иванович научил за это время?.. Интересные, наверное, книжки давал почитать… Да и рассказывал много всего, он мастак рассказывать, повидал немало…
– А вы его знаете? – растерянно произнес Сашка, все еще пытаясь понять, откуда тому известно об их тайном обществе.
– Я все и про всех знаю, – не без гордости произнес тот и не сдержал снисходительную улыбку. Откинулся на стуле, спинка которого неприятно проскрипела.
– Например, то, что у Федора Михайловича Достоевского готовности к поражению было меньше, чем у других петрашевцев, отчего он не стал профессиональным революционером… А может, так даже к лучшему…
Сашка опустил глаза, догадываясь, что разговор его ждет не совсем приятный. И Барышников не стал дальше строить из себя добродушного следователя.
– Как комсомолец, член комитета комсомола, ты должен хорошо понимать, что есть пределы критики, за которыми уже получается не критика, а чистейшее критиканство и буржуазная демагогия. И есть пределы дозволенных поступков, за которыми следует ответственность согласно законам государства. Я хорошо осведомлен о деятельности и вашего тайного общества, и каждого из вас. Никто не запрещает вам собираться, спорить, читать стихи или рассказы. Но ты уже взрослый человек и должен понимать, что порой выскочившее некстати слово может быть неверно понято другими и даже направить их в другую сторону… Ты слышал, как Борис Иванович Черников выступил на комсомольской конференции… Он предложил что-нибудь конструктивное, навел справедливую критику?.. – Барышников выдержал многозначительную паузу. – Нет, он ввел в заблуждение делегатов, исказил факты, а некоторые
Я знаю, что ты с ним встречаешься. Я должен знать, о чем вы беседуете, кто еще общается с ним, какие книги он читает, что пишет?.. Не стесняйся, бери у него почитать, приноси мне, вместе обсудим… И вообще, заглядывай… Хотя бы раз в две недели… В этот кабинет. К примеру, по четвергам, часа в два… У вас ведь в этот день занятия рано заканчиваются, – продемонстрировал он свою осведомленность.
– Да, рано, – после паузы неуверенно отозвался Сашка, до конца не понимая, о чем это говорит Барышников.
– Вот и славненько… – тот поднялся. – А если нужно будет срочно меня найти, можно это сделать через Замшеева… Ну, так до встречи… – он шагнул к двери, повернул задвижку, приоткрыл. – До встречи…
Через пару недель.
Дверь бесшумно закрылась.
Жовнер пошел по коридору, лавируя между торопящимися студентами, отводя глаза, словно только что совершил нечто постыдное…
…Несколько дней он ходил сам не свой, желая с кем-нибудь поделиться происшедшим и понимая, что этого делать нельзя. Наконец, решил, что расскажет обо всем Черникову, но тот куда-то исчез. Качинский сказал, что, вероятнее всего, уехал в Москву. Сашка чуть было не проболтался ему о своем разговоре с кэгэбэшником, но промолчал.
Стараясь забыть эту встречу, он засел за сочинения Чаадаева, героя следующего своего очерка, не очень веря, что Дима Лапшаков, ставший редактором, решится опубликовать еще не вышедший очерк о петрашевцах. Но тот поставил в номер. Очерк на этот раз очень внимательно, с красным карандашом, прочел Замшеев. И отметил на очередном заседании комитета комсомола, что отдавать газетную страницу под подобные темы, когда речь не идет о юбилеях, не совсем целесообразно, в комсомольской организации немало животрепещущих проблем, требующих освещения. Он поручил члену комитета Жовнеру подготовить статью о состоянии наглядной агитации на факультетах.
Лапшаков в свою очередь поручил Жовнеру срочно подготовить материал о научно-исследовательской работе студентов машиностроительного факультета.
Пока Сашка выполнял эти два задания, пролетели три недели. К Барышникову он не ходил, да и о разговоре забыл. Но спустя еще несколько дней его вдруг срочно вызвали в партком, и секретарша Цыбина тут же пропустила в кабинет за массивной, обитой черной кожей дверью.
В кабинете за узким длинным столом напротив друг друга сидели секретарь парткома и Барышников.
Цыбин приглашающе указал рукой на стоящий в стороне стул.
– Садись, Жовнер… Как у нас там с очередным номером?
– Дмитрий занимается…
– Ты ему помогай, – по-отечески произнес Цыбин. – У него опыта мало, а ты в институте все знаешь… Черников тебя хвалил… Кстати, давно его видел?
– Давно, – ответил Сашка. И добавил: – Говорят, он уехал в Москву.
И взглянул в сторону Барышникова, словно объясняя, почему не пришел, и освобождаясь от этой обязанности в дальнейшем.