Провинциалы. Книга 4. Неестественный отбор
Шрифт:
Красавин даже опешил от услышанного. Глядя на улыбающегося Пабловского, пожимая протянутую им маленькую, но крепкую руку, все пытался осмыслить эти слова, но так и не нашел, что сказать, кроме неуверенного и неуместного:
– Спасибо.
Шел по длинному коридору и отмахивался от назойливой мысли, пытаясь вернуться в состояние делового равновесия, при котором эмоции уступали логике. Но не получалось. Быть губернатором он никогда не помышлял. Нельзя сказать, чтобы он вовсе был лишен честолюбия и не строил карьеристских планов, но такие планы, как правило, являлись следствием долгой работы, постепенного набора знаний и опыта. Будучи заместителем редактора он рассчитывал, что станет редактором, и даже для будущей должности откладывал ряд идей по организации работы в редакции, изменению модуля газеты, понимая, что лучше
Подобная перспектива неотвратимо должна была реализоваться, если бы все осталось без перемен. Но именно эти перемены, с одной стороны, помогли ему сделать стремительный карьерный рывок, когда потребовалось острое слово и правдивый анализ и он стал заместителем редактора, с другой, чуть позже, когда и слово, и свобода показались излишними, сломали уже, казалось, навечно прочерченные траектории жизненных судеб. Выбитый из обоймы резерва крайкома партии, утративший даже иллюзорную надежду на возвращение в газету, он перестал задумываться о своем будущем, концентрируясь на решении сиюминутных задач. Сначала это были поиски работы, пока он не выстроил отношения с рядом центральных изданий и не стал получать позволяющие вполне сносно жить гонорары за критические статьи о состоянии дел в крае. К тому же была пусть не очень большая, но стабильная зарплата Анны. Когда движение набрало силу, появились спонсоры, прежде всего кооператоры, из этих денег, по решению тройки, Красавин и получал теперь заработную плату в размере своего предыдущего оклада заместителя редактора.
Вперед он не заглядывал, слишком динамичным было время, глупо строить какие-то далекие планы.
Рождение сына заставило на какое-то время переключиться с решения больших задач на более мелкие семейные. Все это время он выкраивал Инне на воспитание дочери, теперь же без зарплаты Анны и с расходами на маленького это было делать трудно. Но на семейном совете они решили, что Инне он так и будет помогать, а сами как-нибудь перебьются, все-таки есть хоть маленький, но огородик.
Он понимал, что рано или поздно, но что-то нужно будет предпринимать. И все больше склонялся к тому, чтобы согласиться с предложением Кантарова, но никак не мог переломить себя, пойти к тому на поклон. Теперь же слова Пабловского вызвали два прямо противоположных чувства. С одной стороны, было опасение, что он не сможет оправдать возложенные на него надежды, не потянет руководство краем. Это все-таки не редакция и даже не тысячи его сторонников, которыми он научился управлять. С другой – была гордость, что его оценили, что в новом обществе нашлось и ему официальное – и немаленькое – место. К этому последнему чувству добавилось и понимание того, что в таком случае финансовые проблемы отпадут сами собой, закончится полоса безденежья, что он сможет больше помогать уже становящейся девушкой дочери и Анна сможет дома сидеть с маленьким.
И все-таки на аудиенцию к президенту России он шел, определившись, что, если тот предложит ему возглавить край, он попросит какую-нибудь другую должность, пониже. Может быть, того же заместителя. Но разговор был коротким: в приемной уже толпился народ, собравшийся на экстренное совещание. Ельцин был очевидно озабочен, поглощен своими мыслями. Выйдя из-за стола, он крепко пожал руку, сказал, что внимательно следит за ситуацией в крае, поинтересовался настроением людей, количеством сторонников демократических перемен. Потом сказал, что даст указание подчиненным и в случае необходимости Красавин сможет напрямую выходить на министров, обращаться по любым вопросам. Но главное сейчас – не разочаровать народ, добиться, чтобы на смену партийным аппаратчикам пришли толковые руководители, способные решать нелегкие задачи, принимать нестандартные решения.
Помощник уже несколько раз приоткрывал дверь в приемную, откуда доносился многоголосый нетерпеливый гул, и на этом пожелании они расстались.
То, что речь о губернаторстве
Не зря народная мудрость гласит, что два медведя в одной берлоге не уживутся. Только когда приходит время начальнику самому куда-нибудь перемещаться или на пенсию уходить, вот тогда при выборе преемника деловые качества действительно что-то значат…
…Все-таки задела его эта неподтвержденная информация. В самолете мысленно к ней тоже нет-нет да и возвращался. И только когда с трапа увидел встречающего его Игоря Дубинина, стал собираться с мыслями и обдумывать, что сейчас будет рассказывать своим соратникам, как дальше выстроит свои действия. Предполагал, сам начнет отчитываться от трапа, но Игорь, подхватив большую сумку с партийной агитацией, с ходу завалил новостями: народ с площади не уходит, требует, чтобы крайком отдал власть, депутаты в растерянности, не знают, кого поддерживать, Павлов предлагает сесть за стол переговоров с коммунистами.
– С коммунистами никаких переговоров, – отрубил Красавин. – Ты на чем приехал?
– Один из наших привез. Он ждет.
Подвел к белой «Волге».
Водитель, кругленький и гладкий мужичок, услужливо распахнул дверцу.
– С приездом, Виктор Иванович.
И Красавин принял этот жест как само собой разумеющееся, бросил назад портфель, сел на переднее сиденье.
Пока ехали в город, Дубинин, подавшись вперед между сиденьями, перекрывая шум машины, все делился переполнявшими его эмоциями.
– Никто их не организовывал, а народ все валит и валит… Вся площадь забита, сам увидишь…
– Коммунисты выступают?
– Боятся. Сидят по кабинетам, не высовываются… Некоторые депутаты да наши – по очереди…
– Дома как? – наконец вставил Красавин. – Сын?
– Все в порядке. Здоров, орет… Анна гуляла, так мы ее уговорили выступить… Хорошо говорила, проникновенно… Так сейчас тебя домой или…
Дубинин многозначительно замолчал.
– Сам знаешь, – буркнул Красавин.
– Тогда к площади вези, Иван Исаевич…
– Иван Исаевич? – Красавин повернулся к водителю. – Мы не познакомились…
– А я вас и так знаю… А я Козько, Иван Исаевич Козько… Бывший парторг, а нынче беспартийный безработный…
– Сдали билет?
– Да, забрали… Самостоятельных в партии никогда не любили…
– Ну ничего, Иван Исаевич, теперь другие времена наступают, – произнес Красавин, уже настраиваясь на выступление и с восторгом осматривая заполненную народом центральную площадь перед административным зданием, к которой они подъехали. – Нынче коммунисты нам не указ…
И, оставив в машине портфель, пошел, лавируя среди толпы, к трибуне, пока его не узнали и перед ним вмиг не образовался свободный коридор. Он шел мимо вопрошающих лиц, устремленных на него глаз, подбирая самые первые слова, которые должны оправдать это ожидание, надежды, и подумал, что подобный живой коридор в свое время проходили и вожди французской революции, и истинные революционеры, и сам Ленин… Впрочем, цитировать Ленина он сейчас не собирался.
– Четыре часа назад я разговаривал с Борисом Николаевичем Ельциным, – сказал он, отодвинув в сторону так и не закончившего свою речь, растерянного таким откровенным невниманием краснолицего депутата. (Тот был из ортодоксальных коммунистов.) – И президент России мне сказал, что сегодня мы с вами для всей страны являемся примером того, что нужно делать. Если власть никак не может понять, что ей не доверяют, народ должен изгнать ее!