Провинициалы. Книга 1. Одиночное плавание
Шрифт:
– Нравится? – спросил Миша-маленький. – Сам сделал… И вам сделаю…
Хрен протянул руку, и Тима отдал финочку ему, а сам наконец дотянулся до стакана, выпил, не ощущая вкуса, помедлил, размышляя, надо ли чего-нибудь съесть.
– Закусывай, закусывай, – подсказал Миша-маленький. – А то сблюешь все, деньги на ветер…
И сунул ему в рот помидор.
Пацанам тоже пополовинил, оставляя еще на третий заход, потому что меньше трех не должно быть, и дал папироску Хрену, единственному, кто курил, кроме него, по-настоящему, а протянутую руку Жбана отбил и сказал, что ему с его личиком
Тот надулся было, но тут же, безошибочно угадав, что Мишамаленький к нему благосклонен, просительно произнес:
– Я тоже такую финочку хочу.
И завертел, закрутил в руках отблескивающее, даже издали вызывающее неприятный холодок в животе лезвие.
– Сделаю я тебе, – пообещал Миша-маленький, ласково глядя на Жбана.
– И мне не помешала бы, – сипло сказал Хрен и откашлялся, бросил папироску в сторону горна.
– Тебе тоже сделаю, – расщедрился тот, поглаживая Жбана по голове. – Я вам всем сделаю, но не сразу… – И после паузы веско добавил: – Мужику без оружия нельзя…
Прикурив новую папиросу, собрался рассказать, как пацаном нашел в окопах возле родной деревни недалеко от Москвы настоящий немецкий тесак (как новенький, сохранившийся в полуистлевшей шинели) и этим тесаком, когда в соседнем селе, куда пошел на танцы, зажали его за глухой стеной клуба местные, ударил, дико крича, их вожака, длиннорукого бугая, и тот, удивленно всхлипнув, стал оседать перед ним на колени, пока не скорчился, а он, сжимая в руке окровавленный тесак, кинулся на остальных, враз брызнувших по сторонам, и даже приостановился, прежде чем исчезнуть в темноте, ощутив себя сильным и неуязвимым… Собрался, но тут же вспомнил и все, что было потом, и передумал. И только веско добавил:
– С хорошей финкой ничего не страшно…
– Вот и я говорю, нужная вещь, – поддержал его Хрен, перекидывая финку с ладони на ладонь.
– Но баловаться не надо, – назидательно произнес Миша-маленький, забирая нож и пряча его где-то за спиной.
Подставил стакан ближе к себе, взял бутылку, но налить не успел, в дверном проеме, перекрывая свет, вдруг возникла широкая фигура, и он дернулся было, чтобы спрятать водку, но признал Клаву.
– Кто к нам пришел…
– Приглашали – пришла…
– Ну-ка, пацаны, кресло мадаме…
Тима вскочил, пьяно качнулся.
– Ты сиди, Тимофей, не твое это дело, – жестко произнес Миша-маленький. – Приблуда, чего сидишь?.. Быстро поднялся, усадил гостью… – Спросил Клаву: – Тебе чего налить?
– Беленькой… Капельку…
– Я так и думал.
Он плеснул полстакана, протянул.
– Много мне, – кокетливо произнесла Клава, беря стакан и опускаясь на чурбан, на котором до этого сидел Приблуда.
– Штрафная… До дна.
Миша-маленький глянул в сторону двери: надо бы закрыть от всяких глаз, но тогда в кузнице совсем темно будет…
– Да уж никого нет, – словно угадав его мысли, сказала Клава. – Рабочий день-то закончился.
– Да начальник тут шастал…
– Начальник пошел…
– Вернуться может.
– Не вернется…
Клава короткими толстыми пальчиками подхватила кружок колбасы, медленно выпила, поморщилась и, жуя, произнесла:
– Горькая… Ух!..
И, прожевав, похвасталась, не удержалась, хотя и просил ее Гордеев не разносить по округе.
– Начальник теперь через меня всегда проходит… – Упреждая возможные вопросы, пояснила: – Он теперь тоже выпивает. Каждый день.
– Во дает… А на вид не скажешь, – удивился Миша-маленький. – С тобой, что ли?
– Отчего ж… Я ему неинтересна… Как некоторым… В подсобке.
Я ему там закуски приготовлю, бутылочку поставлю, а сама у прилавка…
– А чего ж он дома не может?
– Стесняется… Говорит, одному неловко, а в компании не положено.
– Бедняга, – искренне пожалел Миша-маленький, вылил себе остатки водки, выпил, не закусывая, закурил папиросу, грубовато поинтересовался: – Ну, хоть щупает?
– Кто?.. Гордеев?.. Да он же старик, – хихикнула Клава.
– Старый конь борозды не испортит…
– По мне, так лучше пусть молоденький егозит. – Клава опять хихикнула и поглядела на Тиму.
Тот смутился, потянулся к стакану, но Миша-маленький остановил:
– Вам хватит… Мы вот с Клавой сейчас портвейнчик допьем, пока видно еще…
И он, подняв бутылку, постарался чего-то разглядеть в уже ощутимых сумерках, налил в стакан, протянул Клаве, и та, не спуская глаз с Тимы, опять так же медленно выхлебала не закусывая.
Миша-маленький долил остальное, быстро выпил, соскользнул с нар, не терпящим возражений тоном сказал:
– Пошли купнемся, засиделись…
И первым вышел в начинающую густеть темноту.
Подождал заторопившегося следом Жбана и пошел к дыре в заборе, открывающей, помимо ворот, уже запертых, самый короткий путь к реке. Оглянулся еще раз, за Жбаном шел Приблуда. Остальные, похоже, задерживались, и Миша-маленький не стал их ждать, быстро спустился на пляж с еле различимым противоположным берегом, бросил на песок одежду, голяком вошел в реку и поплыл, громко фыркая и шлепая в темноту, метя на бакен, покачивающийся на самом стрежне, но на полдороге передумал и так же шумно вернулся обратно.
Жбан и Приблуда разделись, но купаться не стали, они лежали на остывающем песке, и Миша-маленький, раздвинув пацанов, лег между ними, стал поглаживать упругую и источающую сухое тепло спину Жбана, волнуясь и с трудом сдерживая себя.
– Чего хорошего в этих бабах, – вдруг вырвалось у него и захотелось рассказать, как по возвращении с отсидки попал он в притон, где обмывали волю познавшие нары, и крепко пьяного, ни разу не целованного, положили его между двух голых баб (одна из них была толстой и противно пахла, а другая – до жалостливой тошноты худой), и хозяин притона напутствовал его словами, что все бабы устроены одинаково, нечего в них искать загадочного и сладкого, у одной только мяса больше, а у другой кости гремят, и как ему ни противно было, но с помощью горячих женских пальцев он положенное сделал, потыкался в одну и другую и тут же сбежал, теперь уже совсем не сомневаясь, что гораздо приятнее лежать на нарах, обнявшись с такими же пацанами, как сам, ощущая запах здорового мужского тела… – Лучше мужской дружбы ничего не бывает… – потянул он к себе ладное тело Жбана, почувствовал его сопротивление, неохотно убрал руку, сел.