Проводник смерти
Шрифт:
— Под сиденьем — фомка, — глядя на дорогу, сказал Кабан. — Вареный хотел, чтобы ты сделал это именно фомкой.
— Какой Вареный? — спросил Муха и по тому, как дернулся Кабан, понял, что тот сболтнул лишнее — от усталости, наверное, а может быть, потому, что окончательно принял Муху за своего и расслабился.
— Блин, — выругался Кабан. — Он же с меня шкуру сдерет… Слышь, братан, давай так: я ничего не говорил, ты ничего не слышал. Замазано?
— Не сепети, — сказал ему Муха и наконец-то закурил. Курево больше не отдавало навозом и пошло, как по маслу. Он понемногу обретал
— Нормальный пацан, — сказали с заднего сиденья. — Сработаемся, блин.
— Я же говорил: парень — огонь, — с облегчением подтвердил Кабан.
Муха наклонился вперед и пошарил у себя под ногами, сразу нащупав увесистый металлический прут, зачем-то обернутый изолентой посередине. Это была классическая фомка, которой можно с одинаковой легкостью вытаскивать из стены гвозди, срывать навесные замки, взламывать двери и крушить черепа. Он повертел инструмент так и сяк, взвесил на ладони и сделал короткий, чтобы не выбить стекло, пробный замах. Фомка лежала в руке, как влитая, и словно сама по себе рвалась в дело. Муха еще раз повертел ее в руках, щурясь от дыма зажатой в зубах сигареты, и небрежно затолкал под куртку.
— А не выпадет? — озабоченно спросил Кабан, покосившись на него.
— Чего? — переспросил Муха, удивленно подняв брови.
— Ну, когда по стенке полезешь, не выпадет она у тебя? Я думал, у тебя всякие прибамбасы: петли там, крючья, карабины… А ты в курточке, как слесарь из домоуправления…
— А ты, небось, хотел, чтобы я на дело шел, как Терминатор: в каске, в спецкостюме и с головы до ног в веревках и карабинах, — не удержавшись, съязвил Муха. — Так для этого не я нужен, а какой-нибудь сопляк из турклуба «Романтик».
На заднем сиденье одобрительно заржали и подали Кабану парочку забористых советов. Кабан отмахнулся от приятелей и уважительно покосился на Муху.
— Так ты что, в натуре на одних руках можешь по стенке лезть? Без молотков, без клиньев, или как там вся эта хрень называется?
— Не-а, — лениво ответил Муха.
— А как же ты в хату забираешься?
— А по воздуху, — с удовольствием объяснил Муха, откидываясь на спинку сиденья и делая глубокую, на все легкие, затяжку. — Как долбаный Карлсон.
Заднее сиденье взорвалось хохотом. У Кабана покраснели уши, но он тоже заставил себя рассмеяться.
— Купил, — вертя из стороны в сторону своей круглой башкой, признал он. — Купил, как молодого! Молоток, братан! Я, когда впервой на мокрое шел, чуть в штаны не наложил, а ты как огурчик.
— Да ладно — чуть, — выкрикнули сзади. — Скажи уж прямо: обгадился по уши, три раза памперсы менял…
Заднее сиденье снова радостно загоготало. Кабан фыркнул и подмигнул Мухе.
— Веселятся, козлы, — сказал он. — Пусть веселятся, мне не обидно. Я за своих братанов любому глотку перегрызу, и они за меня тоже. Усек?
— Усек, — сказал Муха, с невольным удивлением покосившись на собеседника. Он никак не мог понять, прикидывается тот идиотом или несет этот бред вполне серьезно.
Наконец «нива» остановилась перед подъездом двенадцатиэтажного дома, и смех на заднем сиденье смолк, словно обрезанный ножом. Во дворе было пусто и темно, лишь горели над подъездами накрытые каплевидными жестяными плафонами ртутные лампы, да светились теплым желтоватым светом окна квартир. Слева темной массой громоздились какие-то голые кусты и деревья, почти неразличимые в темноте, вдоль бровки тротуара застыли, влажно поблескивая, безжизненные туши автомобилей, испятнанные островками тающего снега. Мелкие лужи на асфальте блестели, как осколки стекла, отражая зеленоватый свет ртутных фонарей. Мокрые хлопья снега косо летели сверху вниз, на мгновение вспыхивая яркими белыми искрами в двойном конусе света, отбрасываемого фарами «нивы».
Кабан выключил фары и, повернув ключ зажигания, заглушил двигатель. Перегнувшись через Муху, он порылся в бардачке, извлек оттуда похожий на карандаш фонарик и зажег его, повернув рифленое кольцо вокруг рассеивателя. Круглое световое пятно, слегка подрагивая, легло на фотографию, которую Кабан держал в руке. На фотографии был изображен человек лет тридцати, с длинными волосами и мелким подбородком. Муха никогда не считал себя физиономистом, но это лицо было словно специально создано для того, чтобы получать пощечины.
— Вот его рыло, — сказал Кабан. — Запомни хорошенько, а то еще перекрестишь своей железякой кого-нибудь не того. Нет, если будет нужда, можешь повалить хоть весь подъезд, мне это без разницы. Главное, чтобы ты по ошибке мимо этого козла не прошел. Вареный таких проколов не прощает, имей в виду. У нас, чтоб ты знал, не армия и не ментовка. Никакой губы и никаких дисциплинарных комиссий. Хочешь жить, как белый человек, работай, как негр. Не хочешь работать — заказывай светлую обувь. Я ясно излагаю?
— Кончай гнилой базар, — процедил Муха. — Устроил тут комсомольское собрание… Работать надо.
— Ну, пошли, раз ты так торопишься, — пожав плечами, сказал Кабан и выключил фонарик.
— А ты куда собрался? — удивленно спросил Муха.
На этот раз удивился Кабан.
— Как это — куда? Проводить, на стреме постоять… ну, и вообще…
Муха немного помолчал, борясь с раздражением. Собственно, этого и следовало ожидать, но присутствие наблюдателя не входило в его планы.
— Слушай… — сказал он, лихорадочно роясь в памяти в поисках имени Кабана. — Слушай, Миша. Я привык работать один. Один, понимаешь? Если бы я хотел свалить, я бы сделал это раньше, не дожидаясь, когда вы за мной приедете. Мне не надо, чтобы ты или кто-то другой столбом стоял у клиента под окошком и смотрел на меня, задрав башку. Так меня непременно кто-нибудь увидит.
И потом, я не могу работать, когда кто-то пялится. Еще сорвусь, чего доброго. Сидите тут и ждите. Сваливать придется по-быстрому, так что нечего тебе бродить вокруг дома. Договорились?
— Н-ну, не знаю, — протянул Кабан, явно не настроенный менять свои планы. — Вообще-то, мне ведено глаз с тебя не спускать…
— Ты не спускаешь, — сказал Муха. — Вот ты, вот я, вот дом, где живет клиент. Ребята подтвердят, что ты пас меня от начала и до конца. Ну, чего ты? Куда я денусь?
— А ты чего? — недоверчиво спросил Кабан. — Что-то мне не нравится, как ты суетишься.