Провокация (Солдаты удачи - 15)
Шрифт:
Мюйр вернулся в машину, свободно расположился на заднем сиденье и назвал водителю адрес. Кейс он небрежно бросил рядом с собой, из чего я сделал вывод, что его содержимое перекочевало в ячейку в хранилище банка. Недолго попетляв по улочкам Старого города, "линкольн" остановился возле обширного парка с голыми липами и раскидистыми дубами, отсвечивающими на солнце желтизной прошлогодней листвы.
– Прогуляемся, юноша, - предложил Мюйр и двинулся по аллее, поигрывая зонтом.
Парк был безлюден. Под порывами ветра с жестяным шелестом терлись друг о друга листья дубов, откуда-то взлетали крупные белые чайки, выдавая близость большой воды.
–
– В этом порту на сооружении причалов Альфонс Ребане работал после того, как уволился из армии. Это было в июне сорокового года, незадолго до того, как в Эстонии произошла так называемая социалистическая революция и она вошла в состав СССР. Вам нравится Таллин?
– Не знаю, - ответил я.
– Я его еще не видел.
– Что так?
– Да все дела.
– Три условных диверсанта, которых позавчера целый день ловили Силы обороны Эстонии, - вы?
– Не понимаю, - сказал я.
– О чем это вы?
– Взрыв на съемочной площадке - ваши дела?
– Я не знаю, о чем вы говорите, господин Мюйр. Понятия не имею.
– Склонен поверить, - проговорил он.
– Этот взрыв активизировал все процессы, которые вы имеете целью остановить. Он дал национал-патриотам такой рычаг давления на правительство, о каком трудно было даже мечтать. С его помощью они заставили правительство демократа Марта Лаара принять решение о перезахоронении Альфонca Ребане. Без этого национал-патриотам не удалось бы так быстро добиться своей цели.
Я представил, как корежит сейчас Артиста, который приткнул где-то неподалеку свою "мазератти" и слушает наш разговор. И пожалел, что нам не удалось прорваться в таллинский порт и на каком-нибудь судне убраться из Эстонии вместе с внуком национального героя. А теперь поздно, теперь мы уже в самом центре паутины, сплетенной неизвестно кем и неизвестно зачем. Мюйр был убежден, что эту паутину сплел он. А вот у меня были на этот счет сомнения.
– Вы действительно не имеете отношения к взрыву?
– повторил он.
– Господин Мюйр, вы нас с кем-то путаете, - твердо ответил я.
– Нас наняли охранять Томаса Ребане. Это и есть наша единственная цель.
– Может быть, может быть. Но я рассуждаю как? Материализовался Томас Ребане. И сразу возле него появляетесь вы.
– И вы, - подсказал я.
– Да, и я, - согласился Мюйр.
– И Рита Лоо. Но сейчас я говорю о вас. Случайно ли ваше появление? Не верю в случайности. Особенно когда речь идет о таких важных делах.
– Нас нанял господин Янсен.
– Тем более. Юрген Янсен - самый лучший мой ученик. Все, что он умеет, вложил в него я. И он нанимает вас. Почему? На вашем месте, юноша, я бы об этом серьезно подумал.
– Обязательно подумаю, - пообещал я.
Это был хороший совет. Мы уже пытались это понять. Для раздумий были серьезные поводы.
Первый - наш гонорар. Сто тысяч баксов. За работу, которая стоила не больше двадцатника. Артист назвал эту цифру от балды - чтобы закончить разговор с Янсеном ма этой высокой и даже в некотором роде торжественной ноте. Ан нет, Янсен согласился без малейших раздумий.
Был и второй серьезный повод для размышлений. Три пистолета Макарова, врученные нам Юргеном Янсеном вместе с разрешениями на хранение и ношение огнестрельного оружия. Разрешения были вроде бы по всей форме, с печатями и подписями эстонских начальственных лиц. Сами стволы производили впечатление
И был еще один повод. Его дал Томас, когда заверил Муху, что у него и в мыслях не было опасаться покушения со стороны русских экстремистов. Отсюда можно было сделать только один вывод: Янсену нужно было приклепать к Томасу нас. Именно нас. Зачем?
Напрашивалось только одно объяснение. Янсена действительно беспокоила безопасность Томаса Ребане. Вернее, сохранность этой карты в его игре. И он, вероятно, решил, что охрана из граждан России будет надежной страховкой. Если с внуком национального героя Эстонии что-то случится, куда поведет след? В Москву. И доказывать ничего не нужно. Общественность воспримет это без доказательств.
Но даже если это объяснение было правильным, вряд ли оно было полным. "Янсен - самый лучший мой ученик". В устах Мюйра это звучало очень многозначительно.
Аллея вывела к озеру. У берега копошились черные морские утки, на середине на легкой ряби покачивались чайки.
– Присядем, - кивнул Мюйр, останавливаясь возле скамьи, развернутой на озеро.
– Я люблю этот парк. Но прихожу сюда очень редко. Он возвращает меня в прошлое. Так получилось, что с ним связаны самые главные события моей жизни. Их, собственно, было два, - продолжал он, усаживаясь и жестом предлагая мне занять место рядом, - Здесь я впервые увидел девушку, которая выжгла мою душу. Да, выжгла. Как выжигает землю напалм. Так, что после этого на ней уже ничего не может расти. Это было шестьдесят лет назад. Шестьдесят, юноша. Ровно шестьдесят. Мне было девятнадцать лет, ей двадцать. Я с самого начала знал, что ее потеряю. Рядом с ней я чувствовал себя беспородным дворовым кобельком. А она была сукой королевских кровей. Царственной, как молодая пантера. И я ее потерял. Это случилось здесь, в этом парке. Мы гуляли, держась за руки. Как дети. В сущности, мы и были детьми. Навстречу нам шел высокий молодой офицер. Затянутый в портупею, со стеком в руке. Он тоже гулял. Я его знал. Я служил клерком в канцелярии мэрии, он приходил туда регистрировать свои сделки с недвижимостью. Он остановился и что-то сказал мне. Я ответил. Не помню что. Это было неважно. Важно было другое. Они посмотрели друг на друга. И вместе ушли. А я остался сидеть на этой скамье. Это и было второе главное событие в моей жизни. Не то, что я ее потерял, нет. А то, что в мою жизнь врезался Альфонс Ребане.
Мюйр умолк. Он сидел на скамейке - прямо, положив руки на зонт, как на рукоять трости, из-под надвинутой на лоб шляпы смотрел на озеро, где плескались чайки и сновали у берега утки.
– Это был черный день, - снова заговорил он.
– Не только для меня. Для него тоже. Пожалуй, для него он был гораздо черней. Для него это была катастрофа.
– Почему?
– спросил я.
– Не понимаете? Это было лето сорокового года. Через год Таллин взяли немцы. А она была еврейкой.
По верхушкам деревьев прошел порыв ветра, зашелестели дубы. Чайки шумно взлетели и закружили над озером, оглашая парк резкими криками. С залива натянуло облаков, посвежело и даже запахло дождем.