Провокация (Солдаты удачи - 15)
Шрифт:
Занять у матери?
Скорей для очистки совести, чем в надежде на успех, Томас отправился на хутор Кийр, располагавшийся на южной оконечности острова Сааремаа неподалеку от мыса Сырве. На этой мызе жили когда-то дед и бабка Томаса по материнской линии. Получив в Таллине долгожданную квартиру, мать уехала на хутор сначала помочь старикам, а когда они померли, втянулась в хозяйство и даже купила, когда пришли новые времена, пятнадцать гектаров заливных лугов.
Для поездки Томас выбрал воскресный день, чтобы говорить с матерью не в коровнике, а нормально, в доме. Но едва Томас увидел ее, как сразу понял, что из его затеи ничего не выйдет.
Мать была в синем панбархатном платье, голову украшала мелкая, в барашек, химическая завивка, а на красных, грубых от работы руках нелепо блестели золотой браслет и толстое, бочонком, золотое обручальное кольцо. Она прямо-таки светилась
Во дворе стоял новенький "форд-сиера", массивный мужик в аккуратном комбинезоне надраивал полиролью его сверкающие бока. Мать сказала: "Мой муж". При этом главным в ее фразе было слово "мой", хотя каким образом можно выделить во фразе из двух слов именно это "мой", Томас так и не понял. Но она выделила.
Все было ясно. Томас и заикаться не стал о деньгах. Он сердечно поздравил молодоженов, расцеловал мать и был приглашен на обед. К столу мать выставила графинчик домашней наливки и строго следила, чтобы ни сын, ни муж не выпили лишней рюмки, из чего Томас заключил, что у его отчима с этим делом все в порядке.
Чтобы как-то рассеять довольно напряженную атмосферу семейного обеда, Томас начал подробно рассказывать о фирме, в которой он работает главным менеджером (при этом описывал фирму Краба, не называя ее). Когда эта тема под недоверчивым взглядом матери иссякла, а никакой другой на язык не навернулось, расспросил мать об Альфонсе Ребане, о котором упомянула Роза Марковна во время встречи в офисе Краба, и выяснил, что такого прохвоста никогда не было ни в ее роду, ни в роду его отца. На удивленный вопрос сына, почему она считает этого человека прохвостом, мать убежденно ответила, что только у прохвоста и может быть такое имя, потому что так называют мужчин, которые живут за счет женщин.
Довод был не слишком убедительным, но Томас спорить не стал. Он распрощался и поспешил на теплоход, в буфете которого крепко нарезался молдавского коньяка "Белый аист", кляня неудачную свою судьбу и даже слегка ропща на несправедливость Его, что вообще-то было не в его правилах. Но как не роптать, как не роптать? В руках у него было верняковое, сулящее десятки тысяч баксов дело, а он не может даже приступить к нему! Как тут не возроптать?!
И Всевышний устыдился и явил Томасу свою милость. Правда, форма, которую Он для этого избрал, была, по мнению Томаса, как бы это поделикатней сказать, резковатой. Через неделю после семейного обеда мать Томаса отправилась вместе с мужем в свадебное путешествие по Европе на своем новеньком "форде". Где-то за Белостоком на узкой польской трассе отчим, сидевший за рулем, неудачно вышел на обгон и лоб в лоб столкнулся со встречным панелевозом. Мать Томаса погибла мгновенно, отчим умер через два часа в реанимации, а машина превратилась в груду металлолома. Следствие установило, что водитель находился в средней стадии алкогольного опьянения.
Томас стал наследником хутора и таллинской квартиры, но воспринял это без малейшей радости, а даже с искренней скорбью. Но такова была воля Его. Томас нашел в тайнике в доме матери, о котором знал еще с детства, около двух тысяч долларов, на эти деньги перевез останки погибших из Белостока, достойно похоронил их на хуторском кладбище и приготовился вступить в права наследования.
Но тут выяснилось, что у этого толсторожего хмыря, который по пьянке угробил его любимую матушку, есть две взрослые дочери. По причине отсутствия средств они скромно устранились от участия в расходах на похороны своего гребаного папаши, но через месяц после поминок заявили свои права не только на долю в хуторском хозяйстве, но и на часть таллинской квартиры. Это было настолько кощунственно, что Томас примчался на хутор с твердым намерением изменить одному из своих главных жизненных принципов и набить им обеим морды. Но у этих драных сучар оказались крепенькие, как боровички, мужья, в результате морду набили самому Томасу. Он умылся в ручье, в котором еще в раннем детстве ловил пескарей и уклеек, и клятвенно пообещал этим... таким... в общем, своим новоявленным родственникам прислать бандитов, которые с ними разберутся и популярно объяснят, как зариться на чужое, нажитое не их трудами добро. И всю дорогу до Таллина Томас был уверен, что сделает это.
Среди его многочисленных знакомых были самые разные люди. Были и бандиты, и они охотно подписались бы на это дело. Но, поразмыслив, Томас отказался от этой идеи. Во-первых, за выбивание долгов (а заказ мог быть истолкован и так) существовала твердая такса: пятьдесят процентов. Это, по мнению Томаса,
Но главное было все же не в этом. Не Божье это дело. Нет, не Божье. Это было для Томаса главным. Да, это.
Он не стал обращаться к бандитам, а пошел к хорошему юристу, тот внимательно изучил документы и сразу отыскал зацепку: не слишком грамотная или не слишком внимательная секретарша, регистрировавшая брак матери с этим проклятым алкашом, вместо фамилии "Ребане" написала "Рибание". Это давало формальные основания опротестовать в суде факт заключения брака этого типа с матерью Томаса. Но юрист сказал, что шансов выиграть дело очень немного, это обстоятельство лучше использовать как рычаг давления на противную сторону при заключении мировой. И хотя Томасу была ненавистна сама мысль о переговорах с этими алчными тварями, он признал, что это, пожалуй, самое разумное. Юрист встретился с наследницами и быстро добился соглашения: они отказываются от притязаний на таллинскую квартиру, выкупают долю Томаса в хуторском хозяйстве за двадцать тысяч долларов, а он оформляет им дарственную на хутор.
На том и сошлись. Из двадцати тысяч пять пришлось отдать юристу, но в руках Томаса оказалась наконец сумма, достаточная, чтобы начать свой бизнес.
И он его начал.
В Ленинградскую область он не поехал, из памяти еще не изгладились обещания ментовского капитана, и ему никак не улыбалось совершенно случайно столкнуться с ним. Томас поехал в Тулу и купил там скромную, но довольно приличную двухкомнатную квартиру в блочном доме всего за двенадцать тысяч баксов. Вернувшись в Таллин, дал объявления во все русские газеты и стал ждать. На оставшиеся бабки купил не новые, но еще приличные "Жигули" - белый пикапчик "ВАЗ-2102" - и сделал в квартире капитальный ремонт, соединив две комнаты в одну большую студию. И оборудовал ее, как студию: установил пару мольбертов, накупил кистей, красок, подрамников и холстов. На самый большой холст выдавил килограмма три краски, яростно размазал ее, ощущая при этом какое-то странное чувство - будто бы выдавливает на своем лице угри: и сладостно, и противно. Над названием он не стал долго ломать голову, назвал просто: "Композиция номер шесть". Потом, как советовала Роза Марковна, поехал в Академию художеств и на сто баксов накупил у нищих первокурсников штук пятнадцать абстрактных картин и эскизов самых разных размеров и в художественном беспорядке разбросал их по студии.
Все это Томас сделал, вовсе не намереваясь принимать предложение Краба насчет охмуряжа его клиенток. Нет, он сделал все это так, на всякий пожарный. Идея Розы Марковны чем-то ему понравилась, почему нет? И при нынешней жизни ни от чего нельзя зарекаться. Может, и к Крабу придется идти. Что ж, придется - значит, придется.
Но Томас очень надеялся, что не придется.
Месяца через четыре, после ожесточенных дебатов, был наконец-то принят закон о гражданстве в редакции Национально-патриотического союза. Он был такой подлючий, что на месте любого русского Томас немедленно плюнул бы на эту сраную Эстонию и укатил в Россию, только чтобы не видеть этих наглых эстонских рож, лоснящихся от национального самодовольства. Таллин забурлил митингами протеста, полиция их разгоняла, возникали драки. Горячие эстонские парни метелили горячих русских парней резиновыми дубинками, горячие русские парни разбивали носы горячих эстонских парней кулаками и причиняли членовредительства древками от плакатов.
Дело сдвинулось. По объявлениям Томаса стали звонить. Но, узнав условия обмена, возмущались и прерывали переговоры. Одна довольно молодая семейная пара заинтересовалась всерьез. Муж даже съездил в Тулу, посмотрел квартиру и, вернувшись, сказал, что они согласны на обмен, если Томас доплатит тридцать тысяч долларов, так как их таллинская квартира стоит по самой скромной оценке не меньше пятидесяти тысяч.
Квартира действительно была хорошая и стоила даже больше полтинника. И если бы у Томаса были свободные бабки, он бы согласился. Десять штук навара - кисло ли? Но в том-то и беда, что этих тридцати тысяч у Томаса не было. Он отказался. Мелькнула мысль взять кредит под залог своей студии, но Томас отогнал ее. Он уже не верил, как в молодости, в свое везение. А вдруг кинут, а вдруг что-то еще? И превратишься в бомжа. Ему это надо?