Провокатор
Шрифт:
В третий день Святок извозчик привез меня, Варвару, драгоценный торт и подарки для детей в Лобковский переулок. Мы степенно поднялись на третий этаж, где нас уже ждали сам Шухов с семейством и гостями — двумя семейными парами коллег-инженеров. Мы быстро перезнакомились, моя спутница удостоилась удивленных взглядов, но ее появление вместе со мной списали на эксцентричность “американского инженера”. Впрочем, мы оба были свободными “людьми из общества”, клыки и копыта у нас не росли, туалет, ради которого Варвара месяц выносила мне мозг, был вполне хорош, так что наш первый совместный выход можно было считать удавшимся.
Коробка
— А теперь давайте что-нибудь наше! — и не дожидаясь остальных, затянул:
— В лесу родилась елочка, В лесу она росла… ну, подпевайте! Зимой и летом стройная Зеленая была!Но мне никто не подпел и я замолк, недоуменно глядя на взрослых, которые с таким же недоумением смотрели и на меня. Так, это что же получается? Вряд ли песня запретная, ее что, вообще не знают?
— Миша, а что это за слова? — удивленно спросила Варвара.
— Ну как же — метель ей пела песенку, спи елочка, бай-бай, мороз снежком укутывал, смотри, не замерзай! Никто не знает? — нда, попал, надо тщательней следить за языком. Пришлось выкручиваться. — Я слышал ее в детстве от родителей и был уверен, что это песня из России.
Быстрее всех нашлась Анна Николаевна, она предложила пока разрешить детям натаскать гостинцев с елки, а мне выдать перо и бумагу, чтобы я записал слова, чем я и занялся, внутренне хихикая — надо же, “перепел Высоцкого”! Минут через десять, пока на елке бегущим по пороховой нитке огоньком зажигались разноцветные свечки, я вроде бы вспомнил все куплеты, во всяком случае, до финального, где “много-много радости детишкам принесла”, записал их, напел Анне Николаевне, насколько это возможно с моим слухом, мелодию и вскоре сводный хор, сжимая в руках пару листков с текстом, под аккомпанемент пианино исполнил новогодний шлягер.
Впечатление он произвел изрядное — младшее поколение в добытых из хлопушек бумажных колпачках даже бросило потрошить елку, на которой, помимо свечек, были развешаны пряники, бумажные цепи, посеребренные орешки, корзиночки с конфетами и многие другие столь сладкие детскому сердцу вещи, и внимательно выслушало до конца, а потом потребовало исполнить на бис, уже с хороводом. Взрослые пропели “Елочку” еще раз и даже похлопали друг другу, а меня вдруг пробила ужасная мысль, что все эти милейшие люди и, что еще страшнее, дети через двадцать лет будут голодать, уезжать в изгнание,
Чтобы взять себя в руки и не портить праздник, я отошел к этажерке у окна кабинета и налил себе из графинчика стопку шустовского коньяка. Там же стояли шахматы и лежал ярко-красный журнал “Циклист”, его-то я и начал листать, чтобы хоть как-то отвлечься. Подошел Шухов:
— Да, знаете ли, увлекаюсь велосипедом и очень жалею, что сейчас невозможно кататься.
— Отчего же, я вот каждый день катаюсь.
— Вы? Как? — удивлению Шухова не было предела, что было вполне понятно. Холод, снежная слякоть, беспорядочное движение извозчиков, ранняя темнота, отсутствие зимней экипировки (да и летнюю экипировкой можно было назвать с ооочень большим натягом) — все это делало езду на велосипеде в декабре попросту невозможной.
— Дома, каждый день полчаса-час.
— Дома???
— Ну да, поставил в кабинете велосипед на ролики и кручу педали, не сходя с места. Очень, знаете ли, помогает поддерживать форму.
— Вы должны непременно показать мне это!
— В любой удобный момент, Владимир Григорьевич! Мы с Варварой Ивановной будем весьма рады.
Наконец, все отправились к накрытым столам — дети в детскую, взрослые в столовую. Соседом моим оказался инженер с Ярославской железной дороги Василий Петрович Собко, гренадерских статей мужчина, неожиданно смешливый, мы с ним с удовольствием обсудили творчество Гарина-Михайловского, вернее, три его книги автобиографического цикла. Заявление мое, что надо ждать четвертую книгу и что она будет непременно называться “Инженеры”, вызвало за столом веселое оживление.
— Да вы еще и пророк, Михаил Дмитриевич! — засмеялся Собко.
— Да, господин Скамов у нас человек больших и разнообразных талантов! — поддержал его хозяин дома.
— Никаких пророчеств, господа, исключительно инженерная интуиция и экстраполяция, — я оторвался от калача с паюсной икрой и для убедительности потряс в воздухе столовым ножом.
— Будьте любезны, объясните ход вашей мысли?
— С удовольствием. Смотрите: инженер Гарин писательство не бросает, помимо трилогии изданы уже две книжки очерков, так?
— Так, но как отсюда следует название книги?
— Погодите, сейчас дойдем. Во-первых, не бросает, а во-вторых, пишет о том, что ему знакомо. И было бы логично продолжить четвертой книгой на новом уровне — “Гимназисты” уже были, “Студенты” тоже, какая у нас следующая ступень? “Инженеры”, господа, и никак иначе!
Присутствующие посмеялись, попутно отдавая дань молочному поросенку, запеченному с гречневой кашей.
— Так что там насчет многих талантов? — обратился Василий Петрович к Владимиру Григорьевичу.
— Ну как же, прекрасный расчетчик, певец, катается на велосипеде прямо у себя дома, — все засмеялись опять, — ну и два десятка очень многообещающих патентов. Вообще, у Михаила Дмитриевича парадоксальный взгляд на вещи, своего рода дар видеть явление с необычной стороны.
Кажется, я даже покраснел — какой, к черту, дар, если я просто знаю пути развития техники на сто с лишним лет вперед? Вот перенеси Шухова в мое время — рупь за сто, он бы всех наших современных инженеров уделал.
— Да? — и путеец развернулся ко мне, продолжая развивать веселящую всех тему. — А что вы можете предложить в смысле, например, железнодорожного строительства?