Проза о стихах
Шрифт:
– Александр Александрович, я решила уезжать отсюда: к земле хочу. Тут умирать надо, а я еще бороться буду.
Серьезным шепотом Блок ответил:
– Да, да, пора. Потом уже не сможете. Надо спешить.
Лиза уехала на лето в Анапу, осенью она в Петербург не вернулась. Ею руководили слова Блока, которые она запомнила из статьи "Народ и интеллигенция", ставшей для нее программой жизни. Слова были такие: "Если интеллигенция все более пропитывается "волей к смерти", то народ искони носит в себе "волю к жизни". Понятно в таком случае, почему и неверующий бросается к народу, ищет в нем жизненных сил..." Вот почему он и просил ее влюбиться "в простого человека, / Который любит землю
На лиманах она охотилась на уток - в обществе штукатура Леонтия, банщика Винтуры, слесаря Штигельмильха. Потом рассказывала с ликованием: "Скитаемся в высоких сапогах по плавням. Вечером по морскому берегу домой. В ушах вой ветра, свободно, легко. Петербург провалился. Долой культуру, долой рыжий туман, башню, философию..."
Таково начало ее третьей жизни. Еще вчера она была женой эстета Кузьмина-Караваева, но уже рвала с миром, к которому муж принадлежал, с книжным декаденством "башни", с богословскими исканиями Мережковских. Все решительнее отбрасывала от себя "страшное, грубое, липкое, грязное", прикидывавшееся изысканным, изящным, утонченным. От рифмованных и нерифмованных строк поворачивалась к земле и небу. И прежде всего - к земле. Даже дочь, родившуюся в ту пору, назвала Гаяной, от греческого слова Гея, Земля, ибо в земле спасение от распада, уныния, неодолимой горечи, в ней залог жизни:
В земную грудь войти корнями,
Земной корнями выпить сок
И мерить время только днями;
Забыть, не знать, что близок срок.
Так. Пусть ведет опять дорога
За грань небес, к иной звезде,
Прозябнут зерна,- много, много,
Во взрытой, черной борозде.
И пусть простор земной, нам тесный,
Минутой больно сдавит грудь,
В простор иной, в простор небесный
Не повернет тоска наш путь.
Земные дети, плоть от плоти,
Поток земных, единых сил,
Мы спали с ней в ее дремоте;
Земной нас голос разбудил.
Питая всех деревьев корни,
Лелея зерна средь полей,
О мать, ты солнца чудотворней
И звезд пылающих мудрей.
Так писала она в начале мировой войны, и Блок, листая сборник Кузьминой-Караваевой "Руфь", мог быть удовлетворен: то были его уроки. "Да, я хочу безумно жить!.." - могла вместе с ним воскликнуть Лиза. "Земной голос" разбудил ее - разбудил не только для любви к жизни, но и для борьбы за жизнь.
В январе кровавого 1918 года молодая женщина Елизавета Кузьмина-Караваева, внучка генерала Пиленко и автор "Скифских черепков", избрана заместителем городского главы Анапы, а ведь в городе шестнадцать тысяч жителей! Да, это та самая Лиза, которая прежде говорила "всё о печальном", размышляла "о концах и началах". Та самая, но и совсем другая. Напавшая на город банда матросов-анархистов требовала выкупа - двадцать тысяч рублей. Мужчины готовы уступить. На митинге выступила Лиза и твердо сказала бандитам: "За город отвечаю я. Никакой контрибуции вам не будет". Матросы ушли, угрожая расправой, а Лиза, сопровождаемая одним только стариком, отправилась следом за ними на судно. "Это была самая страшная ночь в моей жизни,- рассказывала позднее ее мать,- всю ночь я простояла на коленях и молилась... Рано утром Лиза вернулась без сил, но счастливая от сознания, что ей удалось умиротворить матросов". Город был спасен. Вскоре, однако, в Анапу ворвались белые, Лизу арестовали, и, ожидая расправы, она провела в тюрьме полтора месяца. В марте 1919 года ее судили, ей удалось отделаться недолгим тюремным сроком и бежать от белых. Председателем суда в Краснодаре, оправдавшим Лизу, оказался суровый казачий атаман Даниил Скобцов, которому суждено было сыграть в ее жизни - в ее четвертой жизни!немалую роль: он стал ее мужем.
5
"Как мир меняется!
И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь,
На
Не я один. Нас много. Я - живой..."
Николай Заболоцкий,
"Метаморфозы", 1937
А четвертая жизнь началась, когда Александра Блока уже не было в живых, в 1922 году: в Париж прибыла семья беженцев - Елизавета Юрьевна Скобцова, ее второй муж Даниил Скобцов, ее мать - Софья Борисовна Пиленко, ее сын Юра и две дочери - девятилетняя Гаяна и двухлетняя Настя. Тяжела жизнь беспаспортных эмигрантов, как их называли французы, "безродных". В старой России была поговорка: "Человек состоит из души, тела и паспорта",эмигранты с горькой иронией говорили, что им недостает третьего слагаемого, а без него первым двум приходилось туго: апатридов за полноценных людей не считали. Князь довольствовался местом балалаечника, университетский профессор становился официантом. Даниил Скобцов работал шофером такси, Лиза мастерила кукол. Два года спустя, едва достигнув четырех лет, умерла Настенька. А еще тремя годами позднее - в 1927 году - Лиза рассталась со Скобцовым; теперь у нее на руках оставались мать и двое детей. Так трудно ей не было еще никогда, но именно в тот год началась ее общественная деятельность, требовавшая огромных сил, физических и нравственных.
Во Франции были русские люди, которые настоятельно нуждались в помощи: военнопленные, по каким-то причинам не вернувшиеся на родину, эмигранты, оказавшиеся в тисках нищеты, больные, застрявшие в больницах... Они бедствовали. Ежедневно в половине первого безработные русские устремлялись к уже закрытым базарам и собирали на тротуарах гнилую картошку и капусту, рыбьи головы и хвосты, вырывая эти отбросы друг у друга. Они бежали от русской революции, и здесь, в равнодушной к ним Франции, обрекли себя на жалкое умирание. Елизавета Юрьевна взвалила на свои плечи тягчайший груз: ответственность за этих людей, за их жилье и пищу. Никто ей не давал подобных поручений, да и не мог дать: сама. Не было денег, помощников почти не было. Все же она взяла в аренду пустовавший дом на улице Вилла де Саке, где кормила сначала двадцать пять человек, а потом в большом доме на улице Лурмель, 77 и гораздо больше; люди шли со всех сторон в ее бесплатную столовую для безработных русских.
"Ничего у тебя не получится",- твердили окружавшие ее маловеры. Нужны деньги, опыт коммерсанта, деловая мужская хватка; где все это взять? "Все будет,- отвечала она,- была бы только уверенность в успехе. Вера двигает горы". И вспоминала притчу о головне, обугленной головне, которая зацветает, если ее бережно посадить в землю и поливать, веря в успех и в жизнь:
Средь этой мертвенной пустыни
Обугленную головню
Я поливаю и храню.
Таков мой долг суровый ныне.
Сжав зубы, напряженно, бодро,
Как только опадает зной,
Вдвоем с сотрудницей, с тоской,
Я лью в сухую землю ведра...
И вот - головня зацвела: в дом на улице Лурмель, 77 стекались сотни голодных, бездомных. Мать Мария их кормит и вселяет в них надежду. Друзья называют дом на улице Лурмель "обугленная головня" и с изумлением смотрят на его неутомимую, неукротимую, одержимую хозяйку.
Говорит Константин Васильевич Мочульский:
Сентябрь 1933. Мать все умеет делать: столярничать,
плотничать, малярить, шить, вышивать, вязать, рисовать, писать
иконы, мыть полы, стучать на машинке, стряпать обед, набивать
тюфяки, доить коров, полоть огород. Она любит физический труд и
презирает белоручек. Еще одна черта: она не признает законов
природы,- не понимает, что такое холод, по суткам может не есть,
не спать, отрицает болезнь и усталость, любит опасность, не знает
страха и ненавидит всяческий комфорт - материальный и духовный...
Когда на мать находит тоска, она устраивает "генеральную чистку"