Проза (сборник)
Шрифт:
Помню, по вечерам, привлеченный своей германской музыкой и моей русской матерью – мать не женски владела роялем! – под своего священного Баха, в темнеющей итальянской комнате, где окна как двери – он учил нас с Асей [47] бессмертию души.
Кусочек бумаги над керосиновой лампой: бумага съеживается, истлевает, рука придерживающая – отпускает и... – «Die Seele fliegt!» [48]
Улетел кусочек бумаги! В потолок улетел, который, конечно, раздастся, чтобы пропустить душу в небо!
47
Сестрой (примеч. М. Цветаевой).
48
«Душа улетает!» (нем.).
У
«Tout passe, tout casse, tout lasse [49] ... – с весьма германской – тщательными, чуть ли не в вершок буквами – припиской: – Except'e la satisfaction d'avoir fait son devoir» [50] .
49
«Все проходит, все рушится, все надоедает...» (фр.).
50
«Кроме удовлетворения от выполнения собственного долга» (фр.).
Немец Рейнтардт Рёвер, образцовый конторщик и не менее образцовый умирающий (градусник, тиокол, уход домой при закате) – немец Рейнтардт Рёвер умер на девятнадцатом году жизни, в Нерви, во время Карнавала.
Его уже перевели на частную квартиру (в пансионе нельзя умирать), в верхнюю комнату высокого мрачного дома. Мы с Асей приносили ему первые фиалки, мать – всю музыку своего необычайного существа.
– Wenn Sie einen ansehen, gn"adige Frau, klingt's so recht wie Musik [51]
51
Когда Вы на кого-нибудь смотрите, милостивая госпожа, это звучит как музыка! (нем.)
И вот, разлетаемся однажды с Асей, – фиалки, confetti, полный рот новостей... Дверь настежь.
– Негг R"over! [52]
И испуганный шип сиделки:
– Zitto, zitto, е morto il Signore! [53]
Раскрытый рот, через который вылетела душа, хлопотливые крылья косынки над прахом.
Подошли, положили цветы, поцеловали («Только не целуйте! На каждый кубический миллиметр воздуха – миллиарды миазмов», – так нас учили все, не считаясь с тем, что в восемь лет еще не знают ни кубов, ни миллиметров, ни миллиардов, ни миазмов – ничего, кроме поцелуя и воздуха!)
52
Господин Рёвер! (нем.).
53
Тише, тише, синьор умер! (ит.).
Поцеловали, постояли, пошли. На лестнице – винтовой и звонкой – стало страшно: Рёвер гонится!
Три дня подряд из окна его смертной комнаты вывешивались: матрас, подушка, простыни – в ожидании новых жильцов. Пожитки его (Mahikasten [54] , градусник, несколько смен белья, настольный томик Ленау) были отправлены домой, в контору.
И ничего не осталось от немца Reinhardt'a R"over'a – «except'e la satisfaction d'avoir fait son devoir».
От моего Рёвера до мирового Новалиса – один вздох. «Die Seele fliegt» – больше ведь не сказал и Новалис. Большего никто никогда не сказал. Здесь и Платон, и гр<<аф>> Аугуст фон Платен, здесь все и вся, и кроме нет ничего.
54
Коробка для съестного (нем.).
Так, из детской забавы и альбомной надписи, из двух слов: душа и долг – Душа есть долг. Долг души – полет. Долг есть душа полета (лечу, потому что должен)... Словом, так или иначе: die Seele fliegt!
«Ausflug». Вы только вслушайтесь: вылет из... (города, комнаты, тела, родительный падеж). Ежевоскресный вылет ins Gr"une [55] , ежечасный – ins Blaue [56] . Aether, heilige Luft! [57]
55
На природу (нем.).
56
В
57
Эфир, священный воздух! (нем.).
Я, может быть, дикость скажу, но для меня Германия – продолженная Греция, древняя, юная. Германцы унаследовали. И, не зная греческого, ни из чьих рук, ни из чьих уст, кроме германских, того нектара, той амброзии не приму.
О мальчиках. Помню, в Германии – я еще была подростком – в маленьком местечке Weisser Hirsch [58] , под Дрезденом, куда отец нас с Асей послал учиться хозяйству у пастора, – один пятнадцатилетний, неприятно-дерзкий и неприятно-робкий, розовый мальчик как-то глядел мои книги. Видит «Zwischenden den Rassen» [59] Генриха Манна, с моей рукой начертанным эпиграфом:
58
Вайсер Хирш (Белый олень) (нем.).
59
«Между расами» (нем.)
– Ist's wirklich Ihre Meinung? [61]
И моя реплика:
– Ja, wenn's durch einen, wie Sie geschieht! [62]
А Асю один другой мальчик, тоже розовый и белокурый, но уж сплошь-робкий и приятно-робкий, – маленький commis, умилительный тринадцатилетний Christian – торжественно вел за руку, как свою невесту. Он, может – даже наверное! – не думал об этом, но этот жест, выработанный десятками поколений (приказчиков!) был у него в руке.
60
61
Вы в самом деле так думаете? (нем.).
62
Да, если это совершается благодаря такому, как вы! (нем.).
А другой – темноволосый и светлоглазый Hellmuth, которого мы, вместе с другими мальчиками (мы с Асей были «взрослые», «богатые» и «свободные», а они Schulbuben [63] , которых в 9 ч. гнали в постель) учили курить по ночам и угощали пирожными, и который на прощанье так весело написал Асе в альбом: «Die Erde ist rund und wir sind jung, – wir werden uns wiedersehen!» [64]
А лицеистик Володя, – такой другой, – но так же восторженно измерявший вышину наших каблуков – здесь, в святилище д<<окто>>ра Ламана, где и рождаются в сандалиях!
63
Школяры (нем.).
64
«Земля круглая, а мы молоды, – еще увидимся!» (нем.).
Hellmuth, Christian, лицеистик Володя! – кто из вас уцелел за 1914 – 1917 год!
Ах, сила крови! Вспоминаю, что мать до конца дней писала: Thor, Rath [65] , Theodor – из германского патриотизма старины, хотя была русская, и совсем не от старости, потому что умерла 34-х лет.
– Я с моим ять!
От матери я унаследовала Музыку, Романтизм и Германию. Просто – Музыку. Всю себя.
Музыку я определенно чувствую Германией (как любовность – Францией, тоску – Россией), Есть такая страна – музыка, жители – германцы.
65
Старое правописание, th. Теперь: Tor, Rat – ворота, совет (нем.).