Проза (сборник)
Шрифт:
Персияночка Разина и Ундина. Обеих любили, обеих бросили. Смерть водою. Сон Разина (в моих стихах) и сон Рыцаря (у Lamotte-Fouqu'e и у Жуковского).
И оба: и Разин и Рыцарь должны были погибнуть от любимой, – только Персияночка приходит со всем коварством Нелюбящей и Персии – «за башмачком», а Ундина со всей преданностью Любящей и Германии – за поцелуем.
Treue [66] – как это звучит!
А французы из своей fid'elit'e [67] сумели сделать только Fidele (Фидельку!).
66
Преданность (нем.).
67
Преданности (фр.).
Есть
У Гейне, вообще, любопытно о России. О демократичности нации. О Петре – державном революционере (Венчаной Революции).
– Гейне! – Книгу, которую я бы написала. И – без архивов, вне роскоши личного проникновения, просто – с глазу на глаз с шестью томами ужаснейшего немецкого издания конца восьмидесятых годов. (Иллюстрированные стихи! И так как Гейне – часто о женщинах, – сплошные колбасы!)
68
Гейне всегда покроет всякое событие моей жизни, и не потому что я... (событие, жизнь) слабы: он – силен!
Столкнуться – и, не извинившись, разойтись – какая грубость в этом жесте! Вспоминаю Гейне, который, приехав в Париж, нарочно старался, чтобы его толкнули – чтобы только услышать извинение.
В Гейне Германия и Романия соцарствуют. Только одного такого еще знаю – иной строй, иная тема души, иной масштаб – но в двуродинности своей Гейне – равного: Ромена Роллана.
Но Ромен Роллан, по слухам, галло-германец, Гейне – как все знают – еврей. И чудо объяснимо. Я бы хотела необъяснимого (настоящего) чуда: француз целиком и любит (чует) Германию, как германец, германец целиком и любит (чует) Францию, как француз. Я не о стилизациях говорю – легки, скучны – о пробитых тупиках и раздвинутых границах рождения и крови. Об органическом (национальном) творении, не связанном с зоологией. Словом, чтобы галл создал новую Песнь о Нибелунгах, а германец – новую песнь о Роланде.
Это не «может» быть, это должно быть.
Die blinde Mathilde [69] – воспоминание детства. Во Фрейбурге, в пансионе, к нам каждое воскресенье приходила женщина – die blinde Mathilde. Она ходила в синем сатиновом платье – лет сорок пять – полузакрытые голубые глаза – желтое лицо. Каждая девочка, по очереди, должна была писать ей письма и наклеивать, на свои деньги, марки. Когда письма кончались, она в благодарность садилась за рояль и пела.
69
Слепая Матильда (нем.).
Немецким девочкам: «Ich kenn ein K"atzlein wundersch"on» [70]
Нам с Асей: «Der rothe Sarafan» [71] .
Теперь вопрос: кому blinde Mathilde столько писала? Ответивший на вопрос напишет роман.
Как я любила – с тоской любила! до безумия любила! – Шварцвальд. Золотистые долины, гулкие, грозно-уютные леса – не говорю уже о деревне, с надписями, на харчевенных щитах: «Zum Adler», «Zum L"owen» [72] . (Если бы у меня была харчевня, я бы ее назвала: «Zum Kukuck» [73] ).
70
«Я знаю одну прелестную кошечку» (нем.).
71
«Красный сарафан» (нем.).
72
«У
73
«У черта» (нем.).
Никогда не забуду голоса, каким хозяин маленького Gasthaus «Zum Engel» [74] в маленьком Шварцвальде, указывая на единственный в зале портрет императора Наполеона, восклицал:
– Das war ein Kerl! [75]
И после явствующей полное удовлетворение паузы:
– Der hat's der Welt auf die Wand gemahlt, was wollen heisst! [76]
После Эккермана могу читать только «M'emorial de Saint'e-H'el'enе» Ласказа – и если я кому-нибудь завидовала в жизни – то только Эккерману и Ласказу.
74
Гостиница «У ангела» (нем.).
75
Вот это был парень! (нем.).
76
Он всему миру показал, что значит хотеть! (нем.).
Странно. Здесь апогей счастья, там апогей несчастья, и от обеих книг одинаковая грусть – точно Гёте был тоже сослан в Веймар!
О, Наполеон уже для Гёте (1829 г.) был легендой!
О, Наполеон уже для Наполеона (1815 г.) был легендой!
Гёте, умиляющийся над вывернутым наизнанку зеленым мундиром Наполеона.
В Гёте мне мешает «Farbenlehre» [77] , в Наполеоне – все его походы.
77
«Наука о цвете» (нем.).
(Ревность)
Иду недавно по Кузнецкому и вдруг, на вывеске: «Farbenlehre». Я обмерла.
Подхожу ближе: «Faberg'e» [78] .
Во мне много душ. Но главная моя душа – германская. Во мне много рек, но главная моя река – Рейн. Вид готических букв сразу ставит меня на башню: на самый высший зубец! (Не буквы, а зубцы. Zacken [79] – какое великолепие!) В германском гимне я растворяюсь.
78
«Фаберже» (фр.).
79
Зубцы (нем.).
Вы только прислушайтесь к этому magst, – точно лев – львенку! Ведь это сам Рейн говорит: Vater Rhein! [81] Как же тут не быть спокойным?!
Когда меня спрашивают: кто ваш любимый поэт, я захлебываюсь, потом сразу выбрасываю десяток германских имен. Мне, чтобы ответить сразу, надо десять ртов, чтобы хором, единовременно. Местничество поэтов в сердцах куда жесточе придворного. Каждый хочет быть первым, потому что есть первый, каждый хочет быть единым, потому что нет второго. Гейне ревнует меня к Платену, Платен к Гёльдерлину, Гёльдерлин к Гёте, только Гёте ни к кому не ревнует: Бог!
80
«Люби отечество и можешь быть спокойным» (нем.).
81
Рейн – батюшка! (нем.).