Проза. Статьи. Письма
Шрифт:
* * *
Я приехал к девятичасовому поезду. Зашел на почту, получил газеты. Переговорил с начальником насчет увольнения с должности письмоносца — Миронова сына. Начальник согласился, когда я сказал, что взамен мы дадим какого-нибудь парнишку. В половине десятого я был в райисполкоме.
В комнате секретаря районного комитета партии сидело три-четыре человека. Ожидая секретаря, я осматривался.
В комнате стояли два
У двери — белая садовая скамья. На ней я и сидел.
Товарищ Брудный, закрыв меня дверями, вошел и, бегло поздоровавшись, сел на свое место. Мужчина он полный, прочный. Бритая голова блестит сединками. Заметив меня, он как-то виновато улыбнулся:
— Ты приехал! Ты подожди, — я сейчас…
Но эта виноватость сразу сошла с его полного, несколько обвислого лица, когда он левой рукой принял от человека, сидевшего на венском стуле, бумажки.
— Это что? Вчерашняя сводка? Вчерашнюю сводку нужно давать вчера. Сегодня не приму!
Но он смотрел в сводку, хотя и держал ее пренебрежительно левой рукой.
— А ты молодец! — опять улыбнулся он мне, тряхнув сводкой. — Вот только с контрактацией тут у тебя слабовато. Молодец!.. Посылай! — отмахнулся он от дававшего сводку. — Вы, товарищ? — обратился он к стоявшему на очереди.
Это был председатель одного сельсовета. Понижая голос до шепота, он стал что-то говорить о кулаках, выселении…
— Ну! — громко сказал Брудный.
Тот продолжал шептать, наваливаясь грудью на край стола.
— Почему кулак?! — опять во весь голос перебил Брудный. — Ктитором? Шесть месяцев ктитором был в двадцать третьем году? А как он в колхозе работает? Хорошо работает? Ну, так что ж ты? Заметка в газете? Кулак в колхозе? Ах, еще не написана, а только угрожают! А ты принюхайся к тому, кто угрожает!..
Брудный говорил с ним, как по телефону. И только уходя, предсельсовета, защелкивая клеенчатый портфелик и одергивая черную сатинетовую рубаху, сказал:
— Ить же, товарищи, боишься в правый попасть! Ить же, товарищи, боишься, и в левый попасть.
Брудный усмехнулся:
— Не попадайся.
Следующим был председатель колхоза «Маяк». Он говорил, что нормы перевырабатываются вдвое, но не за счет действительно ударного напряжения, а за счет пониженных норм, — как я понял.
— Это дело дрянь, — сказал Брудный. Потом отсчитал, как бы заканчивая разговор: — Собери лучших ударников, побольше из бедноты. Скажи: самих себя обманывать не годится. Так просто и скажи. Только не начуди с переучетом!.. У тебя там курсы были? — потянулся он ко мне.
— Были.
— В случае чего дашь вот ему человека на два-три дня, — опять виновато улыбнулся он, словно просил для себя лично.
— Гм… — попробовал я возразить.
Но Брудный не обратил на это внимания. Он считал что — договорились.
Товарищ вышел.
Брудный откинулся на спинку стула и, указывая мне на другой, рядом стоящий, начал:
— Ну, что у тебя нового хорошего?
Я сказал про огороды. Как быть? Обобществить — дело нелегкое, и так нельзя оставить. А настроения у «огородников» — нехорошие.
— Да-а… — протянул Брудный, и в его голосе уже не было той уверенности и поспешности, с какою он разговаривал за минуту перед тем.
— Двадцать три га! Так… Ну, а сколько у вас этой брюквы колхозной?
— Нисколько, — растерялся я.
— Как нисколько?
— Не сеяли.
— Не сеяли?! — оживился и даже обрадовался Брудный. — Так-так-так-так… Дай-ка папироску.
— Я не курю.
— Не куришь, это хорошо. Рассказывай дальше.
— Что ж еще рассказывать? Прорвалась, брат, собственническая стихия. Учителя нашего нет — он сейчас в отпуске, а то он мог бы все это «обосновать». А я один, признаться тебе, чувствую, что это как-то надо обосновать, а, кроме общих слов, ничего не могу.
— А ты общих слов — не надо!
— Ну…подверженность известной части колхозников кулацким, то есть собственническим, влияниям…
— Дальше…
— Дальше — стремление этой части удержать под собой в условиях колхоза свою единоличную, хоть небольшую, но доходную статейку.
— Так. Дальше….
— Что ж дальше? Я по глазам вижу, что ты знаешь, в чем тут дело. Говори.
— Вот это ты очень ошибаешься. Лучше тебя здесь никто не может знать, в чем дело. А для меня только интересно, в чем тут дело, поскольку это новый случай. Говори.
Брудный вынул из пиджачного карманчика измятую папиросу и стал ее склеивать, сняв кусочек тонкой бумажки с мундштука папиросы.
Я сказал:
— Самое трудное здесь то, что передо мной не кулаки, а самые настоящие середняки, показавшие себя на работе и в поведении прекрасными колхозниками. И даже бедняки!
— А ты найди мне теперь такого кулака, который выступает на сходках: «Долой колхозы!» — и бегает у тебя под окном с обрезом. Спичка есть? Нету?.. Ну, и что ж ты думаешь делать?
— Думаю провести обобществление хотя бы части этих огородов.
— Правильно. Но как же ты лишишь его доходной статейки, как ты сказал? Статейка-то доходная?
— Доходная.
— А чем она доходная?
— А тем, что у нас у всех свои коровы. А коров можно хорошо кормить и доить…
— Так-так-так!..
— А народ у нас знающий толк в молочном деле. Бабы с сепаратором обращаться умеют. У Ерофеева был сепаратор, все ходили к нему молоко перегонять.
— Ну-ну-ну!..
— Ерофеев и брюквы этой сеял по две десятины.