Прожитые и непрожитые годы
Шрифт:
Он спросил у первого встречного:
– Где дом председателя сельсовета?
– Бено-то? Вон он сам стоит у родника.
Папикян уже шел Левону навстречу.
– А я думал, ты уехал.
– Чуть не уехал.
Они пошли по какой-то дороге, выныривающей из деревни. Левон спросил, куда она ведет.
– На место отдохновения, – ответил председатель.
Это значит – на кладбище… Кладбище начиналось сразу. Первая плита наполовину ушла на дно ручья, отделявшего поле от кладбища, буквы на плите стерты временем– и темнотой.
Шли уже по самым надгробиям, другого пути не было.
– Старое кладбище?
– Да, новое чуть в стороне.
– С какого года плиты здесь, не знаешь?
– Парнак говорит – с четырнадцатого века. Опять этот Парнак, местный академик, энциклопедист, пророк и гадальщик.
– Покажешь?
– Темно, да я и сам толком не очень все тут знаю.
Местами соединенные могилы казались единой туфовой глыбой, – может, так и образуются многие карьеры, откуда потом добывают камни для могильных плит, лестниц и родников. Глупые мысли лезут в голову на кладбищах – будто усмешка над ежедневной людской суетой. И особенно – над надеждами. Показались и новые плиты, отделенные друг от друга железной изгородью.
– Вот здесь, – сказал Папикян.
– Что?
– Могилы ребят.
Левон посмотрел на два холмика рядом, под которыми покоились Асмик и Сероб. Здесь лежал букет полевых цветов, больше ничего. Через год будут, наверное, и плиты, деревенский каменотес высечет: «Тут покоятся…», и продлятся непрожитые годы Сероба и Асмик, продлятся надолго, пока все кладбище не уйдет под землю и не окаменеет земля.
Левон отошел в сторону. Новых плит было мало, и сразу за ними начиналось открытое поле. Вдали виднелась длинная вереница бульдозеров и еще каких-то машин, несколько финских домиков, окна которых ярко светились.
– Что там?
– Говорят, атомную станцию собираются строить, – сказал Папикян, – как-то мы с секретарем побывали там.
– Электростанцию, что ли?
– Шутишь! – оскорбился Папикян. – Сказал же тебе – атомную.
– А какая разница?
– Кто знает. Учитель физики как-то объяснял… Да ты и сам знаешь!
– А что думает на этот счет Парнак?
– Рассказывает, в Германии много их… Старухи очень боятся, говорят, рак от этого начинается. Вот и пойми. А секретарь райкома сказал – для района большая честь, что у нас строят. Ты-то как считаешь?
– Я? – Левон посмотрел на тощую фигуру Папикяна, на оставшиеся позади них могилы, на выстроившиеся вдали бульдозеры и ничего не ответил.
Повернули назад. Снова прошли между могил, потом – по могилам, а деревня с освещенными окнами вдруг показалась целой планетой, потерянной и вновь обретенной. От этой мысли Левон зевнул, а Папикян сказал:
– Поужинаем – и спать. Нарды подождут до завтра.
5
Утром, едучи в кабине грузовика в райцентр, Левон попросил водителя проехать мимо атомной станции. Ничего особенного он не увидел: много бульдозеров, десятки самосвалов и люди.
– Деревня здесь была, переселили, – сказал водитель, – и нас, наверное, тоже… Ищу вот, кому дом продать.
– Да кто же у тебя его купит, если переселяют?
– Как знать… Парнак, правда, говорит, что никакого переселения не будет, в Германии, говорит, прямо в больших городах строят эти станции, но как знать…
Дорога скрылась за холмом, водитель что-то рассказывал, а Левон все старался припомнить, какого цвета были глаза Папикяна. А вообще-то ничего он не хотел вспоминать. О чем бы ни думал, Сероб и Асмик безмолвно вставали перед ним, заглушая своим молчанием остальной мир, остальные голоса. Что ему писать, как поставить рядом с атомной станцией эту трагическую и даже сентиментальную историю, словно сошедшую со страниц романов Прошяна? Кто в нее поверит, наконец?
– Гарник, зачем эти ребята убили себя, а?
– Почем я знаю, – водитель грузовика смотрел на дорогу не мигая, – больно умные были.
– Ты когда-нибудь любил?
– Азгуш-то?
– Кто такая Азгуш?
– Жена моя, кто ж еще?
– Ну… Азгуш или еще кого.
– Смеешься…
– Почему?
– Как-то повез я груз в Краснодар. Вот тамошние девушки – это да. Бывал ты в тех местах? Краснодар!.. В столовой одна прилипла, не отцепиться. Она мне по-русски шпарит, а я… Олей звали. Хорошая была девчонка. «Напиши мне письмо», – говорит… Ну и умора! – Потом вдруг обернулся: – А ты чего это спрашиваешь, любил я или нет?…
– Просто беседуем – и все, чего злишься?
– Да я не злюсь. А Сероб был парень что надо. Если честно, нашу деревню надо облить авиабензином и сжечь.
– Авиабензином?
– Да, чтоб скорее занялось. – Гарник засмеялся. – В Краснодаре…
На дороге кто-то «голоснул», и Гарник притормозил.
– Ну?…
– В райцентр едешь?
– Чудак, до города всего четыре шага. Ноги свои жалеешь? Или ты внук Лорис-Меликова? – И он тронул дальше.
– Посадил бы его, – сказал Левон, – чего не взял?
– Уже доехали. В Краснодаре я прожил пять дней, все бы отдал за эти дни, только вот плохо, что по-русски не знал. А ты, брат, прокурор?
– Разве похож? – Левон рассмеялся.
– Я смотрю, ты по этому делу приехал, а?
– Почти что прокурор. Если бы поручили мне это дело, всю деревню отдал бы под суд по этому делу! – Он вдруг ощутил в пальцах нервное напряжение, действительно представив на скамье подсудимых педагогов, родителей, Папикяна, всезнающего Парнака, вот этого Гарника, который конечно же не любит своей жены, но тоже небось замахивался на любовь этих ребят, на этот подснежник, не проживший и недолгой своей жизни, – всех, всех, всех. – Ужасная история, постыдная.
– А что? – Гарник распалился. – Что постыдного-то? Хочешь, чтобы как у вас в Ереване? Девушки, да что там девушки, пожилые бабы малюются. Ни стыда, ни совести не осталось, не разберешь, кто стар, кто молод. Хочешь, чтоб как в Ереване?
– Нет… как в Краснодаре! – зло бросил Левон.
Гарник проглотил какое-то несказанное слово, смущенно посмотрел, потом пробурчал:
– Доехали… У милиции сойдешь?
– Нет, прямо здесь, на попутной в Ереван поеду.
Он вышел.
Гарник тоже вышел, постоял в нерешительности несколько минут, не зная, что делать. Если бы у этого прокурора хоть чемоданишко был, вынес бы, сказал пару слов…