Прозрение
Шрифт:
Я никогда не спрашивал его, почему он взял меня к себе, почему оставил в живых. Такие вопросы мне и в голову не приходили. Я вообще старался ему вопросов не задавать, до только однажды спросил, откуда взялся Страж.
– Одна пастушья сука, – пояснил он, – ощенилась вон там. чуть подальше, с восточной стороны той скалы. Я заметил ее щенков, они выползли из норы поиграть, и решил, что это волчата. Взял нож и пошел туда. Хотел вытащить их всех из норы да глотки им перерезать. Подхожу к ее логову, а эта сука как вылетит из-за валуна и прямо на меня! Тут я ей и говорю: «Эй, спокойно, мамаша. Волка я бы точно убил, но собаку никогда не трону,
Сам Куга так ни одного вопроса мне и не задал.
А если бы задал, то ответов у меня все равно не было бы. Стоило мне начать что-то вспоминать, и я тут же гнал эти воспоминания прочь, отворачивался от них, старался думать только о том, что в данный момент было у меня перед глазами или в руках, только этим и жил. И те, прежние, «воспоминания», или видения, меня совсем не посещали. А если мне что-то и снилось, то, проснувшись, я этих снов уже не помнил.
Свет по утрам теперь отливал старинным золотом, дни стали короче, а ночи – холоднее. Как-то раз «хозяин Кугаманта», сидя напротив меня у нашего небольшого очага, снял губами с палочки небольшую, целиком зажаренную форель, отправил ее в рот, тщательно прожевал, проглотил, вытер руки о голую, покрытую коркой грязи грудь и сообщил:
– Зимой тут ух как холодно! Помрешь ты тут со мной.
Я ничего не ответил. Он знал, о чем говорит.
– Ты дальше иди.
Я долго молчал, потом сказал:
– Некуда мне идти, Куга.
– Есть, есть куда! В лес – вот куда тебе надо! – Он мотнул головой в сторону северных лесов. – В Данеран. В большой лес. Говорят, у Данеранского леса и конца нет. И уж там-то никто за рабами охотиться не станет. Нет-нет. Охотники за рабами туда не суются. Там только лесные люди встречаются. Вот туда тебе и надо идти.
– Там у меня тоже крыши над головой не будет, – сказал я и подбросил в очаг еще кусок коры.
– Нет-нет. Они там славно живут. И крыши у них есть, и стены, и все такое. И кровати, и одеяла. Они меня знают, и я их знаю. Мы с ними друг друга не трогаем. Они меня хорошо знают! Потому и держатся от меня в сторонке. – Куга нахмурился и снова, как обычно, принялся бормотать: «Держатся в сторонке, держатся в сторонке…»
На следующий день он растолкал меня с утра пораньше, выложил на плоский камень у входа в пещеру мое коричневое одеяло, шелковый кошелек, полный монет, вонючую меховую шапку, которую не так давно подарил мне, и сверток с вяленым мясом.
– Ну, давай! – И он кивнул в сторону моих пожитков.
Но я застыл как вкопанный. Лицо Куги помрачнело, стало напряженным.
– Сохрани это для меня, – сказал я, протягивая ему шелковый кошелек.
Он задумчиво пожевал губу, помолчал и спросил:
– Боишься, что тебя из-за него убьют?
Я кивнул.
– Может, и убьют, – сказал он. – Это очень даже может быть. Воры, болтуны… Только и мне эта штуковина совсем ни к чему. Да и где мне ее спрятать-то?
– В коробке с солью, – подсказал я.
Глаза у него гневно вспыхнули.
– А где ты ее видел? – рявкнул он, охваченный неприязненной подозрительностью.
Я пожал плечами.
– Нигде. Я ее так и не сумел найти. По-моему, ее никто бы не нашел.
Это ему понравилось, и он засмеялся, широко раскрыв рот.
– Я знаю, – сказал он. – Знаю, что не нашел бы! Ну, ладно.
И тяжелый, покрытый пятнами, утративший свой первоначальный цвет кошелек исчез в его огромной ладони. Куга нырнул в глубины пещеры и довольно долго не появлялся. Затем он вышел оттуда, кивнул мне и сказал:
– Ну, давай, пошли. – И тут же двинулся в путь своей неуклюжей – он слегка прихрамывал – походкой; казалось, он идет довольно медленно, но на самом деле легко преодолевал огромные расстояния.
За лето я окреп, так что вполне поспевал за ним, хотя к вечеру и почувствовал себя совершенно измотанным, да еще и ноги себе стер.
У последнего ручья, где мы остановились, Куга велел мне напиться вволю. Затем мы перебрались через ручей, взобрались по пологому склону холма и остановились на вершине. Это был последний холм; дальше расстилалась просторная равнина, на дальнем краю которой виднелась темная полоска леса. Лес охватывал весь горизонт, утопая в голубоватой дымке, и не было ему ни конца, ни края. Солнце еще не село, но тени уже стали длинными и темными.
Куга тут же захлопотал: принес дров и разжег костер, причем большой костер, специально воспользовавшись сырым деревом, чтобы дым можно было заметить издали.
– Вот и хорошо, – сказал он. – Они скоро придут.
И сразу собрался уходить назад.
– Погоди! – не выдержал я.
Он остановился, явно испытывая нетерпение, и попытался меня успокоить.
– Ничего, ты просто подожди немного. Они скоро будут здесь.
– Я еще вернусь к тебе, Куга.
Он сердито помотал головой, повернулся и ушел, широко шагая по сухой траве и слегка горбясь, а через минуту уже исчез за деревьями на склоне холма в той стороне, где пылало закатное солнце.
В ту ночь я спал один у костра, завернувшись в свое коричневое одеяло и напялив меховую шапку, пропахшую дымом, и теперь этот запах был мне даже приятен. Я ведь исцелился, окруженный этой вонью.
Спал я тревожно, то и дело просыпался, а потом встал и снова разжег костер – не для того, чтобы согреться, а в качестве сигнала. К утру я снова задремал, и мне приснилось, что я ночую на холме Сентас, в крепости нашей мечты, и все остальные тоже там, со мной. Я слышал, как они шепчутся в темноте. А одна из девочек даже тихонько засмеялась… Проснувшись, я все еще помнил этот сон, и мне не хотелось упускать его из памяти, хотелось еще пожить там, в этом сне. Однако проснулся я, собственно, от жажды и теперь лежал, ожидая рассвета и уговаривая себя встать, пойти к подножию холма и поискать там воду.
Мы ведь никогда не ночевали на холме Сентас, думал я. Мы всегда спали рядом с домом, под деревьями. И всегда сквозь листву видели звезды. Мы, разумеется, не раз говорили, что хорошо бы хоть раз переночевать в нашей крепости, но так на это и не решились.
Глава 8
Я еще ни одного из них не успел заметить, а четверо уже окружили меня. Я едва успел проснуться. Я уже говорил. что лег спать на открытом склоне холма у погасшего костра, и вот теперь они стояли вокруг меня и не двигались, вынырнул из травы, из сероватого воздуха предрассветных сумерек, точно призраки. Я переводил глаза с одного на другого и боялся пошевелиться.