Прусский террор
Шрифт:
После церемонии, происходившей в кафедральной церкви святого Варфоломея, более известной под простым названием Собора, вновь избранный император в сопровождении курфюрстов шел в городскую ратушу, то есть в Рё-мер, и поднимался в большой зал, чтобы видеть, как завершатся церемонии, принятые в подобном случае, и участвовать в них.
Трирский, майнцский и кёльнский курфюрсты помещались у первого окна, если смотреть слева направо.
Император в парадном облачении, с императорской мантией на плечах, с короной на голове, со скипетром и державой в руках, помещался
У третьего окна был балдахин, под которым находились архиепископ и духовенство.
Четвертое окно предназначалось для послов от Богемии и Пфальца.
Пятое — для саксонского, бранденбургского и браун-швейгского курфюрстов.
В ту минуту, когда в окнах появлялась эта сиятельная ассамблея, вся площадь взрывалась криками и приветствиями.
Эта площадь (мы постараемся представить ее вам такой, какой она бывала в подобный день) заслуживает особого описания.
В самой ее середине досками огораживалось пространство, где целиком зажаривали быка.
По одну сторону от этой кухни находился фонтан; над ним высился двуглавый орел, из одного его клюва лилось красное вино, из другого — белое. С другой стороны, на три фута высоты, возвышалась груда овса.
Когда все окна оказывались занятыми, когда император, архиепископ и курфюрсты занимали места и соответствии со споим положением, раздавался звук трубы, и главный конюший выезжал верхом, пускал свою лошадь до самой подпруги в овес, наполнял им серебряную меру, опять поднимался в зал и подносил эту меру императору.
Это означало, что конюшни наполнены кормом.
Потом второй раз звучала труба, и главный стольник выезжал верхом, наполнял вином два кубка — один красным, другой белым — и подносил их императору.
Это означало, что погреба полны вином.
Затем в третий раз раздавался звук трубы, и главный резальщик выезжал верхом, отрезал кусок от бедра зажаренного быка и подносил его императору.
Это означало, что кухни его процветали.
Наконец, в четвертый раз раздавался звук трубы — выезжал верхом главный казначей; в руке он держал мешок, в котором были смешаны серебряные и золотые монеты, и бросал эти серебряные и золотые монеты народу.
Это означало, что казна полна.
Шествие главного казначея служило сигналом к началу сражения: его вели между собой люди из народа, расхватывавшие овес, вино и бычатину. Обычно мясникам и погребщикам первым позволялось осаждать и захватывать кухню, причем голова быка считалась самой почетной добычей в драке. Победа считалась за той партией, которой удавалось захватить именно голову. И еще сегодня погребщики показывают в дворцовых погребах, а мясники на своем рынке головы, которые их предки отвоевали в приснопамятные дни коронаций.
После Рёмера одна из самых интересных городских достопримечательностей Франкфурта — Еврейская улица. Во времена, когда автор этих строк посетил Франкфурт в первый раз, то есть тридцать лет тому назад, во Франкфурте еще были и евреи и христиане, но настоящие евреи, ненавидевшие христиан, как Шейлок, и настоящие христиане, ненавидевшие евреев, как Торквемада.
Эта улица
Внутри домов не слышно было никакого шума — ни голосов, ни движения, ни шагов, ни дыхания. Испуг и настороженность словно расползлись по фасадам всех этих домов. Один-два раза я видел, как мимо пробегали, понятно, вечером, боязливые кошки, проскальзывая из-под одной двери под другую; я видел, как появлялась в одном из проходов и исчезала в другом какая-нибудь красивая девушка, которая не могла, разумеется, воспротивиться желанию посмотреть на меня, а вернее, обратить внимание на себя.
Время от времени, составляя с нею явный контраст, показывалась пожилая женщина с совиным носом — она шла словно привидение, проходила мимо меня и удалялась или скорее исчезала в каком-нибудь подвале этой странной улицы.
Сегодня все это несколько цивилизовалось, и даже сами дома явно приняли более оживленный и более обжитой вид.
Население Франкфурта — это прежде всего исконные жители города, которые образовывали патрициат старого вольного имперского города, провозглашенного Золотой буллой городом коронования. Главные семьи его таковы:
1) семьи барона Хольцхаузена, барона Гидеррода, Бет-мана;
2) французские семьи, прибывшие во Франкфурт после отмены Нантского эдикта; благодаря своему уму и предприимчивости, они образуют, так сказать, высшую ступень общества; среди них мы назовем семьи Фей, Гонтар, Бернус, Люттерот;
3) итальянские семьи; у них память об общем происхождении оказалась более крепкой, чем религиозные верования, и они, будучи католиками, смешались и объединились более всего с французскими протестантскими семьями. Это, скажем, семьи Брентано, Борньи и Бролонгаро.
Наконец, вся еврейская община, которая собирается вокруг дома Ротшильдов как вокруг семьи местного и неоспоримого происхождения.
Все это население привержено Австрии, ибо именно от Австрии оно получило свое особое положение, источник своей независимости и своего богатства.
Все классы, разделенные по национальностям, языкам и религиозным верованиям, объединены общей любовью к дому Габсбургов, той любовью, что, возможно, не дошла до преданности, но на словах, по крайней мере, доходит до фанатизма.
В связи с Франкфуртом нужно упомянуть и об его предместье Саксенхаузене, расположенном по другую сторону Майна, то есть о саксонской колонии, основанной еще Карлом Великим; ее обитатели, живя вместе, переженились между собой и сохранили кое-что от крутою нрава древних саксов. Этот их крутой нрав на фоне прогресса всех современных языков и сторону учтивости стал выглядеть для нас проявлением грубости, но такой, за которую их умственные способности как бы не в ответе.