Прячем лица в дыме
Шрифт:
Боль тянула к нему руки, как верный товарищ. Она могла встретить пулями, стрелами и мечами, но она уготовила иное. Боль слишком хорошо его знала.
Раз опустился на промёрзшую землю и так крепко сжал зубы, что челюсть свело. «Триста тридцать три тысячи триста тринадцать три целых, триста тридцать три тысячных…» Он повторял одно и то же число, раскачиваясь из стороны в сторону.
Он знаком с болью. Он знает о ней всё. Боль хочет, чтобы её чувствовали. Надо принять её, нырнуть с головой, раствориться. Он умеет так. Умеет.
И сможет вновь. Когда вспомнит,
Нет, нет, нет. Всё это не то. Рука потянулась к карману, но пальцы сжали пустоту. Так не должно быть!
Раз расстегнул верхние пуговицы рубашки. Жарко, слишком жарко.
Он попытался сконцентрироваться на коре дуба. Такая шершавая, такая древняя. Сколько лет этому дубу? Они жили в среднем четыреста-пятьсот лет, а некоторые — даже больше тысячи. Раз погладил дерево по коре. Пальцы ласково провели по одной зазубрине, по второй, третьей. Это был настоящий гигант — около двух метров в диаметре, а высотой — все сорок или даже сорок пять.
Какие же они красивые, эти числа. «Триста тридцать три тысячи триста тринадцать три целых, триста тридцать три тысячных…». А боль хочет, чтобы он ушёл из их мира и отдался ей.
Нет, нет, нет. Нельзя, нельзя, нельзя.
А если бы он вспомнил, что забыл, стало бы легче.
Да, ведь да?
Раз поднялся и побрёл дальше, где снег становился глубже, где он лежал, такой прекрасный, чистый, нетронутый. Красиво, красиво, красиво. Но то, что он пытался вспомнить, было в миллион раз красивее. Точно-точно и честно-честно.
Он попробовал цепляться взглядом за деревья, сосредотачиваться на них, но мысли, не заканчивая даже круга, возвращались к тому, как ломило кости рук и ног, как чужие злые пальцы сдавливали голову, как жарко было, как тошнота подбиралась изнутри, заставляя держать руки у груди. И как огнём жгло сначала кончики пальцев, затем — ладони, а после — руки, всё тело, и будто даже сам мир уже горел.
Раз прикрыл глаза рукой. Свет сделался невыносимо ярким, он тоже стал огнём, который хотел подобраться к нему, ослепить, выжечь внутренности. Вместе с ним нарастала боль в голове. Это был не просто маленький тяжёлый шарик — нет, огромный шар, утыканный иглами, оставляющий внутри кровавый след, и он катался из стороны в сторону — левый висок, правый висок, затылок, темя, лоб.
Упав на снег, Раз уткнулся в него головой, чтобы хоть на миг, на одну проклятую секунду, унять жар, унять боль. Казалось, только этот жест может удержать его от рассыпания на части. Но снег был предателем — нет, о нет, он не помогал, наоборот, боль продолжала пульсировать, не давая поднять голову, свободно вздохнуть или сделать шаг в сторону.
И огонь всё подступал, ближе и ближе. Раз упал на бок, пытаясь прикрыть лицо, но это не помогало. Огонь был со всех сторон, и он вдыхал его, и не осталось уже ничего, что могло спасти. Раз корчился, бил руками по телу, царапал грудь, но искры разгорались всё сильнее, а дым забивался в глотку, выжигая гортань, трахею, бронхи, лёгкие.
Огонь начал белеть, превратившись в снежную лавину, но прикосновение холода не было ласковым — он сжимал сильными пальцами, и стало больно прикасаться к земле, к себе, было больно везде, со всех сторон, и хотелось кричать, но крик не мог вырваться — лёгкие сжёг огонь, а может, их запорошило снегом.
«Три, три, три…» — шептал себе Раз, и это число вспыхивало перед глазами, сразу гасло, вспыхивало и гасло, как свеча. И, наверное, лучше бы ей погаснуть навсегда — и ему вместе с ним.
Но он вспомнил. То, самое важное. Что важнее всех людей, всего прошлого. Единственная нужная вещь — вся его сила, всё его счастье.
Раз поднялся на четвереньки и уставился на снег так, как голодный пёс смотрит на брошенную кость. Там, они должна быть там. Он сам их туда бросил. Надо найти!
Не поднимаясь с колен, Раз прополз несколько метров, упал на снег и начал шарить по сторонам. В ладонь впился кусок стекла, выступила кровь — неважно! Он полз вправо, влево, всё водил и водил руками, но не мог нащупать спасательный белый кружок. Ничего! Раз взвыл и повалился на снег.
Перед глазами встало небо — высокое, синее небо. Казалось, руку протяни — и хватай! Раз быстро перевернулся и снова зашарил руками по снегу. Нет, нет, нет, хватать надо другое. Сейчас он найдёт таблетку, ну хоть одну, ну хоть крошечку, ну хоть что-то…
И не было, не было, не было!
Раз упал, подтянув ноги к груди, и закрыл голову руками, чтобы не видеть этого проклятого, этого выжигающего и давящего света.
Не смог. Не нашёл.
Раз перевернулся на спину и раскинул руки. Ну ладно. Может, ему повезёт и он так и умрёт здесь: от боли или от холода. Или в лесу водятся волки, и они придут, почуяв добычу. Никакой уже разницы.
Не смог. Не нашёл.
И что он вообще мог?
Убить людей, поддавшись магии? Послать к чертям всех, кем дорожил? Даже не сказать никому, что дорожил ими! Нет, всё что он мог — носиться со своим «Меня предали», молиться ненависти, отпихивать руки тех, кто хотел помочь.
Трус. Подонок. Обезображенная, сломанная машина, которую не починить.
Никогда.
Раз начал разгребать снег руками и зарываться внутрь. Хотелось спрятаться от этого ужасного света, от свидетелей-деревьев, от самого себя.
Ничтожество. Зачем ему жить? Кому он такой нужен? Ему только помогали из жалости, как прохожие гладят бродячих псов, но не берут домой. Нет, никому он не нужен, и это заслуженно.
Зарывшись в снег, Раз крепко обхватил себя руками и закрыл глаза.
Он увидел бесконечное поле с золотыми колосьями, а над ним — безупречное голубое небо. Хотелось раствориться в воздухе, носиться по миру ветров, бередя колосья и легко взлетая к небу. Раз ведь почти знал, как это, и сейчас каждая секунда из прошлого — из тех редких, счастливых — вспомнилась с новой силой.